– А разве нет? – Лагранж ухватил меня за запястье, развернул ладонь кверху и тряхнул пакетом.
Булочка шлепнулась мне в руку и мгновенно распространила вокруг себя просто убийственный аромат свежей сдобы.
– Нет, конечно, если тебе прямо очень хочется посмотреть, как я колдую, – продолжил Лагранж, – то сейчас организую что-нибудь на бис…
Он демонстративно закатал рукава, а я не удержалась и все же от души ткнула локтем в находящийся в заманчивой близости бок.
– Мог бы дождаться!
– Могла бы не опаздывать. Но ладно, уговорила, в следующий раз дождусь.
– В следующий раз?..
Я покрутила булочку в пальцах и подколупнула соблазнительно выпирающую изюмину. Боже, где он вообще достал ее? На ужин этого не давали!
А потом, приняв решение, все же сказала:
– Я вчера, когда возвращалась с процедуры, снова ее видела. Девушку.
Даниэль мгновенно напрягся.
– Как? Где? Что случилось?
– Ничего такого, – я пожала плечами и отправила в рот еще одну изюмину. – Она стояла посреди коридора. Я увидела ее, остановилась. Она улыбнулась и выпустила бабочку. А потом исчезла.
– Бабочку? – недоуменно переспросил Лагранж. – Какую бабочку? Можешь показать?
Я вздрогнула.
Иллюзия – это просто. Иллюзиями вообще в основном развлекаются дети, потому что обмануть они никого не обманут, но это же весело, если по комнате, например, скачет розовый единорог с радужной гривой.
Капелька силы, несложный узор и мыслеобраз.
Я стиснула пальцы, впиваясь ими в хлеб, и отрицательно мотнула головой. Вот еще, позориться, если не получится…
– А описать? – Даниэля мой отказ на удивление не озадачил и не сбил с толку.
– Большая. И рисунок на крыльях как будто огненный. А еще когда она летала, то за ней падали язычки огня.
– Огненная бабочка? – пробормотал парень себе под нос. – И при чем тут огненная бабочка?
– А такие бывают? – удивилась я.
– Бывали. Вымерший вид. Я детали не помню, кажется их искусственно вывели для чего-то, а потом дело вышло из-под контроля, пожары, все такое… ну и…
Он потер лоб. А потом протянул руку, отщипнул кусок от булки – моей булки, между прочим! – и отправил себе в рот.
– И больше ничего? Никаких проваливающихся полов и стен и прочей белиберды?
– Не-а…
Лагранж задумался и примолк. Я молчала тоже. У меня на ура шел изюм, у него – все остальное. Изредка, я все же пыталась шлепнуть по нахальной руке и даже возмутиться: “Это мое! Ты мне принес!”, но безрезультатно. Но не признаваться же, что благодаря этим его отщипываниям до изюма внутри добираться было проще!
Мне хотелось спросить его про мать – оборванный в библиотеке разговор вдруг всплыл в голове. Это было не пустое любопытство, а хотелось… даже не знаю чего. Утешить? Не то чтобы… какие тут утешения? Пожалеть? По-моему парням не очень нужны жаления. Сказать, что если он хочет, то может со мной поговорить? Кто я такая, чтобы со мной на подобные темы разговаривать, да и зачем это мне самой?..