Чувствуя, что сказал какую-то неловкость, он добавил торопливо и сердито:
— И послужит им на пользу.
В Лицее сообщение о дежурстве вызвало переполох. Все лицеисты разбились на два лагеря. Саша Горчаков — князь, близорукий, румяный мальчик с прыгающей походкой и той особенной небрежностью манер и рассеянностью, которые он считал необходимыми для всякого аристократа, — был за дежурства.
Надо было начинать карьеру, и как было не воспользоваться близостью дворца.
— Это удачная мысль, — сказал он снисходительно, одобряя не то царя, не то Энгельгардта.
Корф, миловидный немчик, который тянулся за Горчаковым, и Лисичка-Комовский решительно заявили, что новая должность им нравится.
— Я лакейской должности не исполнял и не буду, — спокойно сказал Пущин, но щеки его разгорелись.
— Дело идет не о лакеях, но о камер-пажах, — возразил Корф.
— Но камер-паж и есть ведь царский лакей, — ответил Пущин.
— Только подлец может пойти в лакеи к царю, — выпалил Кюхля и побагровел.
Корф крикнул ему:
— Кто не хочет, может не идти, а ругаться подлецом низко.
— Иди, иди, Корф, — улыбнулся Есаков, — там тебе по две порции давать будут. (Корф был обжора.)
— Если от нас хотят развязности в обращении, — заявил Пушкин, — лучше пусть нас научат ездить верхом. Верховая езда лучше, чем камер-пажество.
Горчаков считал совершенно излишним вмешиваться в спор. Пускай Корф спорит. Для Горчакова это было прежде всего смешно, ridicule. Он вскидывал близорукими глазами на спорящих и спокойно улыбался.
Обе партии пошли к Энгельгардту.
Энгельгардт, видя, что в Лицее есть какие-то партии, опять пошел к царю. Царь был на этот раз рассеян и почти его не слушал.
— Ваше величество, — сказал Энгельгардт, — придворная служба, по нашему верноподданнейшему мнению, будет отвлекать лицеистов от учебных занятий.
Царь, не слушая, взглянул на Энгельгардта и кивнул ему головой. Энгельгардт, подождав, поклонился и вышел.
Лицеистов забыли и оставили в покое.
Зато Яковлев, паяс, представлял уже не только дьячка с трелями. Он однажды показал «загадочную картинку».
Начесав вихры на виски, расставив ноги, растопырив как-то мундир в плечах, он взглянул туманными глазами на лицеистов — и те обмерли: чучело императора!
В другой раз он показал с помощью ночного сосуда малоприличную картинку: как Модинька Корф прислуживает государыне.
Был в Лицее дядька Зернов, Александр Павлович, собственно не дядька, а «помощник гувернера» по лицейской табели о рангах, — редкий урод, хромой, краснокожий, с рыжей щетиной на подбородке и вдобавок со сломанным носом. И вот по всему Лицею ходила эпиграмма: