В своей метафизичности социокультура служит достаточным основанием для различения бытия – базисом мышления о сущем как о том, что оно есть в-себе и для-нас. В каких бы терминах ни концептуализовалось бытие, оно открывается лишь тем, кто находится за его краем. Человек не заброшен в бытие невесть откуда, как полагали экзистенциалисты, не ничтожен, как аттестовал его Паскаль, а само-бытен, занимая собственное место по ту сторону всего, что налично без его участия.
В «Пролегоменах ко всякой будущей метафизике…» (1783) Кант отрицал возможность видеть мир с позиции, расположенной за его пределом, считая, что в этом случае субъект прочерчивает недопустимую аналогию между сугубо мыслимым и известным из опыта, выдает за достоверное знание то, что лишь предположительно. Антиметафизическая линия Канта была продолжена и позитивизмом, инициированным Огюстом Контом, и онтологизмом Мартина Хайдеггера, провозгласившего (убийственный) примат бытия над бытующим, и французским постмодернизмом, сосредоточившимся на критике симуляций, которыми чреват «символический порядок». Во всех подобных выступлениях против метафизики философия, претендующая на то, чтобы стать ультимативной вершиной знания, вневременной мудростью, отказывается признавать себя продуктом социокультуры, дискурсом в ряду прочих речесмысловых систем. Философии хотелось бы быть истиной, впрямую – без каких-либо опосредований – соответствующей вещам. Будучи одним из событий в творении социокультуры, философия антиметафизической складки подрывает собственные устои в опровержении нашего права на креативность, на превосхождение пресуществующей нам действительности.
Дублирование бытия с одновременным отпадением от него выражается не только в том, что социокультура навязывает ему свои умозрительные схемы (скажем, анимистические), но и прежде всего в том, что она превращает внешний обмен с природным окружением во внутренний. Общество не просто отграничивает себя от среды, как оно весьма формально дефинируется в социологии Никласа Луманна, – оно делается эквивалентом мира, с которым взаимодействует, интериоризуя приобретения и отдачи, связывающие человека с природой (т. е. эксплуатацию среды и возвращение ей приплода, полученного биологическим размножением). Не важно, идет ли речь об архаическом или о современном обществе, внутренний обмен формирует в нем рыночные отношения. Какой бы вид они ни принимали, бескорыстно-ритуального круговорота дарений (изученного Брониславом Малиновским) либо торговых сделок, они устанавливают баланс между нехваткой и избытком собственности, иначе говоря, между желанием и производством излишков. Снимая вожделение посредством созидания, человек принципиально не исчерпывается удовлетворением только своих простейших (физиологических) потребностей. По этой причине хозяйственная практика никогда не бывает в человеческом обиходе самостоятельной – она включена в социокультуру. Выходя за рамки биорепродукции, человек поставляет на рынок предметы роскоши и инструменты комфорта (в том числе облегчающие труд и усиливающие его эффективность), а с другой стороны, утоляет свои желания в фетишистском обладании престижными изделиями и в самоцельном консюмеризме – в охоте за удобствами ради самих удобств.