Одурев от вседозволенности, я всучила в руки босса ершик и накидала советов. И он, надо признать, очень быстро освоился. На третьем унитазе совесть моя все-таки очнулась и начала прогрызаться наружу, она как-то и интонации мои заметно подправила:
– Григорий Алексеевич, неужели вам настолько нравится мое общество, что вы готовы на все?
– Я готов не на все, уборщица, – ответил он, не отвлекаясь от работы. – По-настоящему могущественные существа делают только, чего сами хотят. И сейчас я хочу показать, что не считаю твое дело унизительным. Это на тот случай, если ты когда-нибудь снова решишь обидеться на само слово.
– Да я уже вижу… – признала я, поскольку ему все-таки удалось выбить меня из колеи – шеф будто уничтожал все мои козыри, чтобы я не могла ими больше оперировать. – Но… Видите ли, на ужин я все равно не собираюсь идти. Поздно уже!
– Вечер пятницы подойдет?
– Ну… я вечером в пятницу и подумаю…
– Отмечу для себя как прогресс. Но лучше подумай, пока я буду везти тебя домой. Мне ведь тоже надо высвободить время между оргиями – как бы потом накладки не вышло.
Я замерла и больше слова не произнесла. Мне и раньше эта мысль приходила в голову, а я к ней не отнеслась серьезно, но теперь уже слишком много линий сошлось в одну точку: я ему нравлюсь. Не знаю уж, чем зацепила, я не первая столичная красавица и роскошными манерами похвастаться не могу, но зацепила. Показывает он это криво, но однозначно. И, вполне возможно, иногда городит чушь от волнения – сильная влюбленность ведь всегда отупляет, мысли путает, слова неправильные подкидывает. Вот и получается какая-то смесь искренности и шутовства. Вот и сейчас про оргии ляпнул – зачем? Конечно же, просто хотел сгладить атмосферу, снизить собственное напряжение, а может, таким юмором даже зажечь легкую искру ревности. Я пока не могла определиться, готова ли ответить на его чувства взаимностью, но приятный трепет ощутила. В конце концов, в меня раньше влюблялись только какие-то олухи – и уж точно никто из них не побежал бы чистить унитазы только для того, чтобы я когда-нибудь согласилась на свидание. А Григорий Алексеевич красив и богат, но бесконечно одинок. Придумал для себя быть неправильным, но счастья в этой роли не нашел, – такой он может привлечь только охотниц за богатством, которым вообще плевать, что он там говорит. А нормальных людей всех отпугнул. Он, наверное, и не подозревает, что из своего одиночества мог бы выбраться с куда меньшими жертвами.
Я сказала как можно спокойнее – так, чтобы в моих словах при желании читалось хорошее настроение, но чтобы оно меня ни к чему случайно не обязало: