Долгий путь вниз (Рейнольдс) - страница 17

На первую страницу
как если бы оказался он
в машине времени.
Через секунду
он раскрыл объятия,
прижал меня к себе,
и это стоило
почти всей жизни.
Возможно ли,
что объятия
снимают кожуру
у времени,
заскорузлую
и подгнившую,
раздраженные
и раздражающие
корочки,
из-под которых кровь сочится?
Папа отстранился,
заметил брата,
обменялся с дядей Марком
крепким рукопожатием,
притянул к себе
и приобнял,
почти совсем
как в фильмах.
В лифте было тихо,
разве что шлепнулись
пожимаемые руки,
да еще глухие хлопки,
когда они
по спинам хлопали друг друга.
Я совсем не помню
своего отца.
Шон все время пытался меня заставить
вспомнить вот что:
как папа одевался под Майкла Джексона
на Хэллоуин и после «откупись-иль-заколдую»
катал нас вверх-вниз на лифте,
выделывая «лунную походку»,
но в кабине места было мало,
и он на стены натыкался.
Шон клялся, что я смеялся
так, что даже пукал,
заванивал весь лифт,
а то и писался.
Мне всего три года было,
этого я не помню,
хоть и всегда хотел,
но я не помню.
Вот не помню.
Разбитое сердце
убило папу.
Вот что мне всегда
внушала мама.
И ребенком
я всегда думал,
что его сердце и вправду
разбилось или сломалось,
словно ручка
или игрушка,
или средний ящик стола.
Но шон мне говорил совсем не то.
Шон всегда говорил,
что отца убили
за то, что он убил того,
кто застрелил нашего дядю.
Говорил, что он стоял у телефона-автомата,
может, с мамой разговаривал,
когда к нему
подошел какой-то парень,
приставил пистолет к башке,
спросил, а может, знает он,
чувака по имени Джи.
Не знаю я такого, сказал папа.
Но вот тут
та история и кончилась.
Я все время спрашивал у Шона,
откуда он все это знает,
особенно обо всем
замесе с этим Джи.
Он ответил,
что ему рассказал Бак.
Добавил,
что это был угол Бака.
И вот тогда тот Бак
стал выискивать Шона,
которому в то время
было всего
семь лет.
Баку было шестнадцать.
Но я не
помню
и этого тоже.
Привет, Уилл.
Отцовский голос
зазвучал для меня так ново.
Глубокий, низкий.
С хрипотцой
на окончаньях слов.
Вот так, я думал,
Шон станет
говорить
когда-нибудь.
Как жизнь?
Вот ведь странно говорить с отцом,
как будто он мне незнаком,
хоть обнялись мы,
как родные.
Нормально вроде,
ответил я,
не зная, что еще сказать.
Вот как же поболтать с отцом,
когда слово «папа» – такое непривычное,
что лишь пытаешься его произнести,
и у тебя как будто вырастает третья губа
или второй язык?
Мне хотелось выплеснуться,
просто рассказать ему
о Шоне,
и как мама
все плакала, пила
и чесалась,
пока не заснет,
о том, каково мне,
о Правилах
и прочем.
Хотелось мне
ему все рассказать
в душном лифте,
но я молчал,
поскольку
Бак,
Дэни и
дядя Марк
смотрели на него
теплыми,
странными взглядами.
Я уже знаю,
сказал отец
и глубоко
Следующая страница