ГОРАЛИК. Что тебя интересовало тогда кроме книжек? Вообще, что тебя интересовало тогда?
ЛЬВОВСКИЙ. Ну как, я гулял «на раене». Иногда один, иногда в компании. А там такое место… если уходить, куда дети ходят гулять, то есть не по дорожкам в парке, то место немного странное, очень старый промышленный район. Там рядом МЭЛЗ, Московский электроламповый завод, 1907 года постройки, и еще чуть дальше Лефортово. Я помню, как набрел еще в детском возрасте на поликлинику им. Десятилетия Октября – то есть 1927 года. Еще склады непонятно чего, какие-то удивительные штучные производства, оборонка – не оборонка, поди пойми. Помню Завод нестандартного оборудования, помню сукноваляльную фабрику – там, видимо, делали валенки или шинели – в общем мелкие такие производства, частью до сих пор теплятся, сейчас они у меня под окном примерно, живу я поблизости.
ГОРАЛИК. Чего хотел, чего рыскал?
ЛЬВОВСКИЙ. Чего ребенок ищет, когда гуляет во дворе? Ничего, наверное, слоняется: человеку свойственно ошиваться. Под руку время от времени подворачивались какие-то интересные штуки. То завод какой-то выкинет пласты искусственного каучука, по всей округе валяются, такая штука, похожая на ведьмин студень у Стругацких. То, значит, вводят новые бензиновые талоны, а дети собирают выброшенные пачки талонов старого образца и играют ими во что-то вроде фантиков. Обычная дворовая детская жизнь.
Впрочем, был у меня и регулярный товарищ по детским играм, не из одноклассников, старше меня на четыре, кажется, года. Жил он в том же доме и был куда более книжным (и письменным) ребенком, чем я, – в частности, он писал романы, действие которых происходило в Древнем Риме. Романы были всерьез – один занимал пять-шесть-семь таких толстых общих тетрадей по 44 копейки – и были снабжены иллюстрациями автора. Когда недавно он получил премию за книгу (non-fiction, правда) о Древнем Риме, я еще подумал – какой же удивительной цельности человек, невообразимо.
ГОРАЛИК. Он помнит об этом? О романах.
ЛЬВОВСКИЙ. Ну наверное, да. С ним мы гуляли и беседовали о каких-то интеллектуальных предметах. Еще были какие-то дети во дворе, составлявшие, поскольку школа была на некотором удалении, может и не повседневный, но регулярный круг общения.
ГОРАЛИК. А сам ты ничего не писал?
ЛЬВОВСКИЙ. Нет, я не писал ничего довольно долго.
ГОРАЛИК. А вообще какая-то потребность «делать штуки» была тогда? Рисование? Музыка?
ЛЬВОВСКИЙ. Ну во-первых, рисовать я никогда не умел и не умею, до сих пор не могу нарисовать ровно кубик, так что тут увы. С музыкой, как знают те, кто слышал, как я пою, тоже были некоторые проблемы. А писать я начал только в районе седьмого-восьмого класса.