ГОРАЛИК. Что это было?
ЛЬВОВСКИЙ. Я не очень помню конкретную фразу – хотя подслушал потом, конечно, разговор взрослых, – но смысл в том, что товарищ мой по детским играм за тот год, что мы не виделись, много общался со своим дедом. А дед его в молодости успел побыть айзсаргом, то есть членом добровольческой военизированной организации, такие были не только в Латвии, а много где в Восточной Европе. Эти организации можно в общем-то (многие так и делают) называть протофашистскими, некоторые из этих людей потом пошли на службу к нацистам, – но изначально это было что-то вроде народной милиции в первом смысле этого слова. Правда, хорошо ладившей с правыми авторитарными режимами типа ульманисовского.
В общем, дед, видно, как-то рассказал ему свой взгляд на советско-латвийские отношения – но надо сказать, что на следующий год мы снова прекрасно общались. Не знаю, может, родители объяснили про коллективную ответственность, а может само забылось. Они, городской средний класс, насколько я понимаю, никакой любви к советской власти не испытывали – но понимали, что и Лида, и мои родители тоже не испытывают. Смешное: Илона, мама Бруниса, гадала на картах Таро, которые сама рисовала. Их было столько, что, когда она их раскладывала, они занимали весь довольно большой кухонный стол (и еще оставалось), – то есть это была какая-то расширенная колода, очень аккуратно нарисованная цветными карандашами и фломастерами.
Ну и вот, вывески, другой язык. У Аксенова это ощущение не заграницы, а пограничья очень точно передано в «Цапле». Какое-то лиминальное пространство постоянного перехода, который никогда не происходит. Есть в этой пьесе короткий фрагмент ритмизованной прозы, удивительно совпадающий с моими детскими ощущениями.
И море, там было море, Рижский залив, он идеально подходит для детей, потому что даже ребенок идет по нему 10 минут, прежде чем сможет окунуться, мелко.
ГОРАЛИК. Ты плавал?
ЛЬВОВСКИЙ. Да, меня отец научил плавать – правда, в Черном море научил.
ГОРАЛИК. Легко было? Боялся?
ЛЬВОВСКИЙ. Легко не было, но, по-моему, не боялся.
Я, кстати, с изумлением выяснил, побывав там недавно впервые за сколько-то лет, что не помню практически главного, что есть в этих местах. Там удивительная дореволюционная деревянная архитектура. Такие ажурные непонятные строения, которых нигде больше нет. Нигде больше ничего подобного не видел – а Рига наполовину состоит из этих домов. Я провел там много времени, но никогда этого не замечал, вообще, совсем. А тут выяснилось, что огромный кусок Юрмалы в 1998 году был объявлен охранной зоной ЮНЕСКО, что нигде в Европе больше ничего такого нет, что в войну сгорело, дерево же, что советская власть снесла. И вот ничего этого не помню, не обращал никакого внимания, поразительно.