По пути она миновала лыжный курорт, который посетила только раз, в тот роковой день. Она старалась не думать о том, что спрятано в темном зеленом лесу на его склонах, но в окно машины невольно поглядывала на плотную стену мелькавших деревьев. В лагерь никто не являлся с расспросами о Петере; она никогда не слышала, чтобы его кто-то искал. Таких, как он, были тысячи – тысячи неуравновешенных молодых парней, которые недавно возвратились с войны, но не могли вернуться к той, довоенной жизни.
По приезде в Гемюнден Ева, будто туристка, побродила по городку, любуясь живописными фахверковыми домиками, затем присела отдохнуть за столиком уличного кафе, заказав с явственным американским акцентом Himbeerwasser[47] и Apfelküchen[48]. Потягивая через соломинку малиновый напиток, она ковыряла вилкой сдобренный корицей пирог, а сама смотрела на городскую площадь. Издалека, с пастбищных лугов, доносилось позвякивание коровьих колокольчиков; тут и там на пыльной дороге что-то с кудахтаньем клевали беспризорные куры.
Теперь, когда она изменила внешность, вряд ли кто признал бы в ней ту самую девушку в военной форме, которая в лагере заполняла анкеты и ставила печати на заявлениях. Если мать Петера еще жива и случайно пришла бы в городок, чтобы продать яйца и купить муку, эта элегантная женщина ни за что не напомнила бы ей девушку в крепких кожаных ботинках и вельветовых шортах, которая приходила к ней на ферму.
Отдохнув и подкрепившись, Ева пошла гулять по маленьким улочкам, снимая виды городка своим новеньким фотоаппаратом: затейливая дверь в деревенском стиле, цветочный ящик с красной геранью на карнизе, ровненький ряд опор для гороха. И наконец увидела ее – круглолицую белокурую девочку с косичками, заплетенными и уложенными в традиционном немецком стиле. На ней были широкая юбочка в сборку и белая блузка с короткими пышными рукавчиками. Она играла в саду с кем-то из детей, бросая мяч пухлыми ручками, – смеялась, бегала, прыгала, ловя мяч, подскакивавший на дорожке.
Выглядела она здоровенькой и счастливой. Ей хорошо здесь, думала Ева. Так бы схватила ее и увезла с собой. Никто бы и не заметил. Только девочка, с которой она играла, знала бы, что ее подружку забрала незнакомая тетя. А я бегом бросилась бы к своей машине. Через несколько минут мы бы уже скрылись из виду и всегда были бы вместе. Но я не могу так поступить. Разве вправе я вырывать ее из привычной атмосферы, разрушать ту жизнь, которую она знает? Если б можно было поцеловать ее, еще разок подержать на руках… Но я понимаю, что делать этого нельзя. Все, что мне дозволено иметь, – это воспоминания о ней и фотография, которую я буду хранить вечно.