Так они к ней и обращались, когда спрашивали, не нужна ли ей вода, или просили выйти поприветствовать пьяненьких завсегдатаев. Элейн стоически переносила это, скучала по дому Лаверде, и ее немного смущала эта ностальгия избалованного ребенка. Встреч с Вильамилями она по возможности избегала. Бетонная лестница, которая шла по внешней стене здания, позволяла ей прошмыгнуть в комнату незаметно.
Барбьери, общительный до невозможности, никогда этой лестницей не пользовался: не было дня, чтобы он не заходил в магазинчик, чтобы поведать о том, как прошел его день, о своих достижениях и неудачах, послушать истории хозяев и даже их клиентов, рассказать старым крестьянам о положении чернокожих в Соединенных Штатах или пояснить, о чем шла речь в песне группы «Mamas & Papas».
Элейн наблюдала, как он это делает, восхищалась им и расстраивалась. Ей потребовалось довольно много времени, чтобы понять, почему: этот общительный и любопытный парень, который нахально глазел на нее и разговаривал так, словно мир был ему чем-то обязан, напоминал ей Рикардо Лаверде.
Двадцать жарких дней, пока продолжалось ее полевое обучение, Элейн работала бок о бок с Майком Барбьери, а еще с лидером местной общины, невысоким молчаливым мужчиной, усы которого прикрывали заячью губу. У него было простое имя: Карлос, просто Карлос, и было что-то таинственное, даже пугающее в этой простоте, в отсутствии фамилии, в том, как он появлялся из ниоткуда, подобно призраку, чтобы забрать их утром, а потом так же незаметно исчезал после того, как привозил вечером домой.
По взаимной договоренности Элейн и Барбьери обедали в доме Карлоса в промежутках между напряженной работой с крестьянами из окрестных деревень, общением с местными политиками и переговорами с землевладельцами, всегда безуспешными.
Элейн обнаружила, что вся работа в поле – сплошные разговоры: обучать крестьян выращивать цыплят так, чтобы мясо у них было нежным (для этого их нужно оставлять в загоне, а не выпускать на волю), убеждать политиков построить школу своими силами (на помощь правительства никто не рассчитывал), а чтобы не выглядеть в глазах местных богачей крестоносцами антикоммунизма, приходилось сначала садиться с ними за стол и пить, пить до тех пор, пока слова не начинали путаться.
«Так что я езжу верхом на полудохлых лошадях или разговариваю с полупьяными, – писала Элейн своим бабушке и дедушке. – Но я думаю, что при этом незаметно для себя учусь. Майк объяснил мне, что по-колумбийски это называется «попасть в десятку». Понять, как тут все работает, научиться решать вопросы, все такое. Этим я и занята. Да, вот еще что: следующее письмо отправьте мне в Боготу. Я буду там целый месяц: последние штрихи обучения. Потом уеду в Ла-Дораду. Там все уже будет всерьез».