Элейн запомнит последние три недели с Рикардо Лаверде в Боготе, как запоминают дни детства – в тумане неясных, окрашенных эмоциями картинок, как беспорядочную цепочку важных событий. Она вернулась к рутинным занятиям в ЦИАУК – их оставалось мало, предстояло кое-что уточнить из усвоенного и уладить бюрократические формальности, и рутину эту нарушал только хаос встреч с Рикардо, который мог поджидать ее за эвкалиптом, когда она возвращалась домой, или засунуть в тетрадь записку с приглашением на свидание в захудалом кафе на углу Семнадцатой и Восьмой.
Элейн всегда приходила на эти свидания, и в относительном уединении кафе в центре города они бросали друг на друга полные желания взгляды, а потом шли в кино, садились на места в последнем ряду и обнимались, укрывшись длинным черным пальто, когда-то принадлежавшем деду-летчику, герою войны с Перу. Дома же, на территории дона Хулио и сеньоры Глории, разыгрывался спектакль, где он был сыном хозяев, а она – скромной ученицей, снимавшей у них комнату; разумеется, при этом продолжались его ночные визиты к ней, которые заканчивались безмолвными оргазмами.
Так они и вели двойную жизнь тайных любовников, ни у кого не вызывая никаких подозрений, жизнь, в которой Рикардо Лаверде был Дастином Хоффманом в «Выпускнике», а сеньорита Фритц исполняла роль миссис Робинсон и в то же время ее дочери, которую, кстати, тоже звали Элейн: не слишком ли много совпадений?
В те недолгие дни Элейн и Рикардо, не упуская случая, ходили протестовать против войны во Вьетнаме, но при этом вместе посещали вечеринки, организованные американской диаспорой в Боготе, – мероприятия, придуманные, казалось, только для того, чтобы добровольцы могли поговорить на родном языке, спросить друг у друга о музыкальных новинках или спеть хором под гитару у камина песню Фрэнка Заппы, где были слова: «What’s there to live for? Who needs the Peace Corps?»[42]
Три недели закончились в восемь тридцать утра 1 ноября, когда очередные выпускники приняли присягу Корпуса мира и, произнеся туманные обещания и заявив о столь же неопределенных намерениях, получили официальные назначения в качестве добровольцев.
Утро было холодным и дождливым, Рикардо надел куртку, которая, намокнув под дождем, сильно пахла кожей. «Пришли все, – писала Элейн бабушке и дедушке. – Среди выпускников были Дейл Картрайт и дочь Уоллеса (старший, если помните). В числе гостей присутствовала жена посла и высокий джентльмен в галстуке – если я правильно поняла, какой-то важный демократ из Бостона». Элейн также упомянула заместителя директора Колумбийского корпуса мира (в очках а-ля Киссинджер и вязаном галстуке), руководство ЦИАУК и даже скучающего чиновника мэрии, но нигде в письме не говорилось о Рикардо Лаверде. Что казалось особенно забавным с высоты прошедших лет, ведь тем же вечером под предлогом желания поздравить и одновременно попрощаться от имени всей семьи Лаверде, Рикардо пригласил ее поужинать в ресторане «Гато Негро» и при свете дешевых свечей, которые, казалось, вот-вот упадут на тарелки с едой, воспользовавшись тишиной, которая наступила, когда струнное трио закончило исполнять песню «Старая деревушка», встал на колени посреди коридора, по которому сновали официанты в бабочках, и многословнее, чем было необходимо, предложил выйти за него замуж.