Там же, десятью минутами позже.
Фламберг так и не смог заставить себя встать и пойти дальше. Руки и ноги отказывались совершать необходимые движения, а при попытке настоять на своём, мышцы пронзала острая боль. Единственное, что он сумел – это дотянуться до свернувшейся в позе эмбриона Чо и пощупать её лоб. Горячий и сухой – похоже, началось воспаление, и если не доставить девчонку как можно скорее к врачу – она вряд ли доживёт до утра.
«…а где его взять, врача?..»
Он осторожно ощупал ногу девушки – она дёрнулась от боли и тоненько заскулила. Нога сильно распухла и тоже пылала жаром.
«…точно, воспаление и есть…»
Соорудить для ночёвки навес или шалаш? Особого смысла в этом нет – летние ночи здесь, на юге Загорья, тёплые, и непохоже, чтобы собирался дождь. Лучше всего, конечно, развести костёр – но добыть огонь он не сможет, и даже если поблизости окажется ручей с достаточно чистой водой – вскипятить её, чтобы промыть рану Чо, не в чем. Ну, хоть лапника нарезать для подстилки, чтобы не пришлось спать на сырой земле…
Фламберг пошарил на поясе девчонки – там, насколько он помнил, висели жестяные ножны со штыком. Нащупал – и вздохнул от разочарования: ножны на месте, но пустые. Когда, как она ухитрилась обронить оружие – неизвестно.
Это стало последней каплей. Им обоим крышка, это очевидно. Даже если бросить маленькую японку умирать – без продуктов, без ножа, без возможности развести огонь ему далеко не уйти. Сидеть и покорно ждать смерти? Само существо Фламберга противилось столь жалкому финалу.
«…а что остаётся? Только подыхать на радость давешней волчьей стае. Ему, конечно, удалось их отпугнуть – но наверняка звери далеко не ушли и выжидают, чтобы повторить попытку…» Любопытно, отстранённо подумал он: волки едят мертвечину, или предпочтут приступить к трапезе, пока жизнь ещё не покинула тела жертв?
Он так глубоко ушёл в эти невесёлые мысли, что не сразу услышал приближающийся хруст и треск ломающихся ветвей. Опомнился, только когда земля под ним вздрогнула – и продолжала дрожать, словно в ритм шагов кого-то огромного и очень тяжёлого. Треск приближался – неведомый визитёр ломился сквозь подлесок, не разбирая дороги. Фламберг выпрямился, привалился спиной к стволу кедра и вытащил из кармана пистолет. При виде изящной вещицы, целиком помещающейся на ладони, его пробил нервный смешок – какой прок от этой фитюльки против чего-то, что производит такой шум? Застрелиться, разве что.
Треск стал оглушительным, теперь его подбрасывало, и весьма ощутимо. Пахнуло угольной гарью, к которой примешивалось до боли знакомый гнилостное амбре – и из поросли молодых сосенок высунулся, ломая их, широкий лист клёпаной брони, украшенный щелями смотровых щелей и разлапистым, чёрным в белой окантовке, крестом.