Его лицо… тогда оно было чисто, до блеска выбрито. А сейчас… Черная, точечная поросль щетины покрыла его щёки и подбородок…
Мы продвигались вверх вдоль реки ещё около часа. Мы шли быстро, так как почти все двигались налегке. Наконец, я узнал ствол дерева, поваленный наискось, с торчащими в сторону русла черными, растопыренными корнями. От этого дерева рано утром мы с Инти и повернули в чащу. Теперь, когда я смотрел на перекрученные, всклокоченные ветки корневища, мне казалось, что всё это – преследование армейского патруля, засада и бой – случилось в прошлой жизни. Я посылал в них пулю за пулей, а потом эта безумная вылазка Сан-Луиса… А потом – остекленевший, остановившийся взор Блондина и аккуратное, словно от сверла, отверстие в его восковом лбе. Я так и не узнал, почему ему дали такое странное прозвище. Волосы и, особенно, борода достались ему на редкость чернявые. Он, по примеру командира и большинства кубинцев, с началом походной жизни сразу взялся отращивать бороду. Каждый из них с разной скоростью превращался в истинного барбудо. Для Рамона это даже становилось предметом систематических шуток – то, как медленно отрастает его борода. «Так же, как набирает силу наше революционное движение…» – посмеивался командир. «Вот бы дела у нас шли, как у твоей бороды, Блондин». Действительно, Хесус превращался в барбудо не по дням, а по часам…
Когда он лежал там, на левом фланге, у самого дерева, запрокинув свою простреленную голову, его борода казалась особенно черной. Иссиня-черная, всклокоченная, она торчала, вздымаясь к зеленым кронам, к синему знойному небу. Точно как это вывороченное ураганом или потоком воды корневище…
X
Этот майор… Странно, почему он полез вперед? Хотя как раз там-то для него и оказалось самое безопасное место. Посреди железного смерча, как в слепом окне урагана, он и остался в живых. На переднем крае атаки, среди тех, кто первым принял порцию нашего шквального огня. Санчес. Да, так его звали…
На войне всегда так: думал отсидеться где-то за спинами товарищей, в глубине позиции, за тем вот, таким неохватным, надежным стволом дерева, или в ложбинке, которая мнится ему уютной и безопасной, как материнская колыбель… Мы не раз находили армейских в таких уютных, безопасных ложбинках. И позже не одна наша вылазка венчалась подобной находкой. И в тот день, потом, после вечернего боя, тоже нашли… Даже позы у них у всех походили друг на друга. Почти один к одному. Скорчившись, поджав ноги и колени притиснув почти к подбородку. Как новорожденный в утробе у матери. А на мраморно-белых лицах – одно и то же застывшее выражение: нестерпимое желание остаться в живых – заново народиться на свет после этого боя. У этой необоримой тяги есть и другое название – страх. А ведь ничто так не притягивает свинец и железо, как страх.