Так же, как появилась, не промолвив ни слова, она удалилась, провожаемая нашими взглядами. И оставила тишину. Но молчали мы совсем по-другому. Калебаса на полу рядом с чайником дымилась, источая оживший аромат матэ.
II
– Боливия… Тогда, у истоков герильи, вся она казалась нам апельсиновой рощей, – проговорил Алехандро. – А, вернее, Каламина… Питомник райских деревьев, откуда мы хотели рассадить саженцы по всей Латинской Америке. Мы очень хотели этого, и многое готовы были за это отдать…
– Руки… У Марии… – вырвалось у меня.
– А-а… ты заметил, – голос Алехандро почти не изменился. Только стал чуть-чуть глуше. И взгляд потемнел.
– Её нежные, волшебные руки… – на секунду он умолк, и словно стряхнув с себя что-то, продолжил: – Ты не видел ее спину и грудь… Они пытали ее: прижигали сигаретами кожу на руках и груди, вырывали ногти, избивали коваными офицерскими сапогами, без воды и хлеба держали в карцере… Мария никогда не сможет иметь детей… Она была членом подпольной городской организации в Ла-Пасе. Той самой, куда входила Лойола Гусман. Вся сеть оказалась разгромлена. Подпольщиков арестовали, жестоко издевались над ними, выбивая признания. Лойола Гусман выпрыгнула из окна жандармерии, с третьего этажа, пытаясь покончить с собой. Чудом осталась жива… В августе 67-го…
В тот самый месяц, когда мы без воды и пищи, доведенные непрерывным преследованием солдат и болезнями, барахтались на границе сумасшествия… Мы каждую минуту готовились встретить смерть. Как избавление. Тот самый месяц, который сам Фернандо назвал «черным»…
Мы блуждали по «Красной зоне», как лунатики. Казалось, последние силы покинули нас, но голос командира снова и снова поднимал нас, подгоняя, как непослушное стадо. Нас влекла единственная цель: отыскать тыловой отряд Хоакина. На две группы мы разделились еще в апреле. Фернандо – тогда он еще был Рамоном – во что бы то ни стало хотел вывести из окруженной войсками «красной зоны» Француза – Дебре и Пеладо – Сиро Бустоса.
Вернее, эти двое очень хотели. Просто до ужаса, до стенаний и плача желали спасити свои драгоценные шкуры. Начались бои, сельву стали бомбить и поливать напалмом, эта парочка чуть не каждый день принялась закатывать Рамону истерику, требуя вывести их из зоны. Конечно, они нужнее всего Материнскому фронту там, в сытом Париже и беззаботном Буэнос-Айросе…
Еще в лагере, после первых бомбёжек Рамон назвал эти налеты «проверкой на партизана». Психологически падающие бомбы и взрывы очень легко нагоняли страх. И сразу было видно, кто как себя вел: как мужчина, или как мерзкий койот. Вот тогда Камба, Чинголо и другие подонки впервые показали своё омерзительное нутро «кандидатов в бойцы». Эусебио и Чинголо во время первого налета наложили в штаны и обмочились. А Таня, которая вела себя бесстрашно, успокаивала их потом, как старшая сестра, и стирала запачканные говном штаны этих подонков. Француза еле отыскали: он забился под корягу метрах в трехстах, в глубине сельвы и не хотел выходить.