Мы, как потерпевшие кораблекрушение – на свет маяка, брели к лагерю в Ньянкауасу, надеясь избавиться от жажды и голода, неотступно, как стая гиен, шедших за нами по пятам в течение всего Зверского похода. Однако то, что ожидало нас, оказалось страшнее наших «гиен», которых мы привели в Медвежий лагерь на хвосте.
Полицейские подняли над Каламиной свой флаг… В наше отсутствие из лагеря дезертировали Рокабадо и Барреро. Они пришли с Мойсесом Геварой. Но лучше бы они не приходили. Лучше бы они остались догуливать свой карнавал, допивать свою чичу в Катави, тиская заляпанные шахтерской сажей задницы своих подружек…
Гиены предали всех. Высунув языки из своих зловонных пастей, они еще в Каламине скумекали, что к чему и при первой возможности сбежали. Они приползли в Камири на брюхе и выложили там всё, что запомнили. А запомнили их гиеньи мозги достаточно. Похотливые твари в подробностях, мельчайших и сочных, описали белокурую партизанку, а также рассказали о джипе, на котором она привезла их в Камири. Джип тут же обнаружили, вместе с оставленной в нем Таниной записной книжкой. Вскоре ищейки нагрянули в Мирафлорес – фешенебельный район боливийской столицы. Здесь, в квартире с прекрасным видом на Котловину и заснеженную Ильимани, проживала Лаура Гуттьерес Бауэр, хозяйка обнаруженной в Камири машины. Тупоголовым посланцам каймана Баррьентоса за компанию со своими наставниками-янки пришлось прослушать километры бабинных кассет – около сорока часов магнитофонных записей. Но, кроме песен живущих в высокогорьях индейцев гуарани и аймара, они ничего не нашли. Что ж, горское пение, подобное парению кондора, звучащую душу Боливии эти клещи-гаррапатос приняли за шум ветра.
Больший эффект дала найденная фотография, запечатлевшая белокурую собирательницу фольклора в компании сеньоров сопрезидентов – Баррьентоса и Овандо. Как же вытянулись собачьи морды ищеек, когда предатели опознали в знакомой главнокомандующих сеньоров, их досточтимых боссов, террористку и революционерку, «правую руку» Рамона. Таня-партизанка!
– Потеряно два года хорошей, терпеливой работы, – сказал нам Рамон после известий о предательстве и переданного по коммерческому радио сообщения о разгроме городской подпольной сети.
Он выключил свой транзистор. Лицо его стало еще более непроницаемым, а взгляд – пронзительным. Мы стояли, будто остолбенев. Будто из радиоприемника вылетела молния и поразила всех нас. У меня из головы не выходила Мария. Что с ней? Жива ли она?
Мойсес Гевара замкнулся и ходил в одиночестве по кромке Медвежьего лагеря, возле самой сельвы – почерневший, как перепаханное маисовое поле. Это он привел подонков в лагерь, и теперь во всём винил себя. Тогда Мойсес и начал впервые жаловаться на боли в животе…