Русская апатия. Имеет ли Россия будущее (Ципко) - страница 124

Сначала, когда я вынашивал идею этого текста, я исходил из своего прежнего убеждения, что гуманный, сознательный патриотизм не смог утвердиться в посткоммунистической России, ибо крымская эпопея не позволила нам до конца провести декоммунизацию страны. И мы действительно единственная из бывших социалистических стран Европы, которая так и не смогла расстаться с ценностями коммунизма. Я исходил из того, что мы просто из-за своей нерасторопности не сделали того, что можно было при желании, особенно при Ельцине, сделать в короткие сроки. А теперь, когда мы снова превратились в осажденную крепость, понятно, что просто нет условий сделать то, что можно было сделать вчера. Сегодня, когда, по сути, мы вернулись во времена холодной войны, трудно подвергать сомнению все ценности, которые помогли в свое время выжить СССР. Все-таки, что бы ни говорил Лев Толстой, ценности коллективизма, жертвенности во имя общественных целей сохраняют свое значение и для нынешней России. В советском было много и от общечеловеческого. И потому я понимаю, почему сегодня так трудно вести фронтальное, жесткое наступление на все ценности советской эпохи. В условиях возрождения мобилизационного сознания становится трудно критиковать мобилизационную экономику. Трудно критиковать сегодня Сталина, который теперь уже полностью и окончательно ассоциируется с главной русской победой – победой 1945 года.

Трагедия нынешней ситуации состоит в том, что гуманизм и мобилизационная психология несовместимы. В условиях «осажденной крепости» нет подлинных демократических свобод, которые на самом деле являются условием формирования полноценного, очеловеченного патриотизма.

Но я теперь начинаю все больше осознавать, что главным препятствием на пути полного и окончательного преодоления коммунистической идеологии все же является не столько особенность нынешнего момента, сколько особенности нашего русского национального сознания, идеология и психология осажденной крепости. Я думаю, что главным препятствием на пути преодоления коммунистических ценностей, и прежде всего учения о классовой морали, о том, что во имя победы коммунизма все позволено, является все же наше не вполне развитое христианское сознание. В подлинно христианской стране не только никогда не появился бы Сталин, убивший миллионы людей, но и никогда бы он, этот злодей, не пользовался массовой любовью народа. Об этом стоит подумать нашим многочисленным сталинистам. В нашем православии все-таки нет чего-то главного, нет подлинной любви к ближнему. По этой причине большевики легко развязали братоубийственную войну, по этой причине мы сегодня так и не научимся осуждать вождей большевизма как откровенных преступников. На самом деле гуманизм великой русской культуры абсолютно нетипичен для обычного народного сознания. Простые русские люди, как правило, за редким исключением, не могут дать исчерпывающую моральную оценку историческому деятелю, не могут понять, что человек, совершивший преступление, даже если он руководитель страны, все равно является преступником, несмотря на его личные качества и былые заслуги. У нас нет понимания, что преступление, измена христианскому «не убий», тем более убийство во имя политической корысти, из-за чувства мести, ревности, сразу же переводит любого человека, независимо от его положения, в разряд преступников. А он, нынешний русский человек, обязательно скажет, что нет, нельзя так говорить о Сталине, что надо все высчитывать, соотносить: сколько у него хорошего, сколько у него плохого. Евразийцы говорили, что это в русском человеке дает о себе знать откровенное наследство туранской, монгольской психологии. Несомненно, у тюрков жизнь человеческая ценилась меньше, чем у европейцев, особенно после эпохи Возрождения. Не знаю, но я обратил внимание, что, как правило, люди, принадлежащие к мусульманской культуре, на дух не выносят какую-либо критику Сталина. Исключение, конечно, только чеченцы и ингуши, балкарцы, крымские татары, которые были жертвами его репрессий. Но в целом, на мой взгляд, именно туранское наследство русской психологии, своеобразие нашего православия мешает нам до конца перейти на последовательную христианскую гуманистическую оценку преступности большевистской идеологии, учения о классовой борьбе. Нет на самом деле в современной России места не только для подлинного христианства, для ценностей европейского гуманизма, но даже для нашей родной, великой русской литературы, великой религиозной философии начала ХХ века. Ведь совсем не случайно книги о Сталине пользуются, особенно у новой, молодой России, куда большей популярностью чем, к примеру, дневники Толстого, Достоевского.