Все это говорит о том, что все же национал-социализм не был «досадным эпизодом» в развитии европейской цивилизации, как считал Ю. Хабермас. Национал-социализм, как и русский коммунизм, был порождением кризиса европейской цивилизации начала ХХ века. И нет никаких гарантий, что подобные идеологии смерти, зовущие к уничтожению миллионов людей, не появятся и в будущем. И большевизм, и национал-социализм – напоминание о том, что инстинкт самосохранения все-таки у человечества развит недостаточно. И большевизм, особенно в его сталинистском обличии, и фашизм в его гитлеровском обличии – серьезное напоминание об опасности самоуничтожения человеческой культуры, которая всегда живет рядом с нами. Большевизм и национал-социализм были прежде всего антирелигиями, праздником смерти, праздником для тех, кто живет страстью разрушения. Такие люди тоже всегда находятся рядом с нами. И поэтому лично для меня родство фашизма и особенно национал-социализма с большевизмом – именно в этой неуемной жажде смерти, гибели людей.
Если вы начнете сопоставлять текст исповеди Муссолини «Третий путь», я уже не говорю о «Майн кампф» Гитлера, с наиболее «революционными» работами Ленина, где он оправдывает революционное насилие, то вы увидите, что Гитлер говорит о праве на революцию и на насилие тем же языком, что и Ленин. Все, что говорил Федор Достоевский в «Бесах» о пагубной страсти социалистов привести к счастью человечество путем уничтожения многих людей, в равной мере относится и к большевикам, и к фашистам. Все они славили войну, все они обожествляли смерть, кровь. Гитлер призывает не забывать, «что самой священной является та кровь, которую мы проливаем в борьбе за землю»[164]. Муссолини со своим «стыдливым» итальянским фашизмом не дорос до апокалипсических размеров смерти, продемонстрированных человечеству большевиками Лениным и Сталиным и нацистом Гитлером. Но он тоже очень откровенно, как, наверное, никто до него, славит войну вообще, а вместе с ней и гибель людей. Если для Ленина как марксиста праздником истории является революция и развязанная ей гражданская война, то для Муссолини нет ничего более одухотворенного и животрепещущего, как война вообще, в том числе и гражданская война. Кстати, для фашиста Муссолини, как и для марксиста Ленина, дисциплина централизма, противостоящая анархии буржуазного децентрализма, обладает особой ценностью еще потому, что стимулирует у населения, у трудящихся способность к жертвенности, готовность умереть за святое дело. У Ленина понятия «гражданская война», «пролетарская сознательность» и «дисциплина» идут друг за другом, а у Муссолини понятие «война» связывается с понятиями «жертвы и святыни». Социалист Маттеотти был врагом для Муссолини прежде всего потому, что он «ненавидел войну». С точки зрения Муссолини, только через войну, через гибель людей проявляется смысл назначения человека и человеческой истории. Муссолини гордился тем, что он был одним из тех, кто настаивал на активном участии Италии в Первой мировой войне, кто «подвиг страну на войну». Для Муссолини «война – такой же долг, как и жизнь». Он гордится тем, что его последователи-фашисты, чернорубашечники показали «образцы умения умирать». Жизнь, считает Муссолини, не будет «возвышенной», если она не знает войны с ее жертвами. Идея мученичества, ореол мученичества сопровождают и размышления Гитлера о сущности революционной партии. Отличие последней от обычных парламентских партий, считал Гитлер, состоит в том, что она черпает «силу… в ореоле мученичества, идя навстречу трагической судьбе»