Как я уже сказал, это был какой-то особый русский патриотизм без любви к конкретному русскому человеку, и прежде всего без любви к основе русской нации – крестьянству. Далее. «Русская партия» качественно отличалась от «польской партии» тем, что она не только не имела никаких планов по поводу расшатывания и ослабления советской системы, но и, напротив, делала ставку на сохранение основ политической системы, созданной Сталиным. И когда уже позже, в 2006 году, тот же Сергей Семанов в своем предисловии к сборнику «К не нашим» будет утверждать, что «приклеить к деятелям „русской партии“ политические обвинения было нельзя, все они искренне, открыто стояли за советскую власть, в диссиденты не стремились, с иностранцами не якшались», он был абсолютно искренен. Идеологи «русской партии» до начала перестройки ожидали появления какого-то члена Политбюро, а еще лучше – нового Генерального секретаря, который бы, опираясь на них, довел бы до конца сталинскую политику национализации КПСС. Различия между «русской партией» и «польской партией» носили качественный характер, хотя и первые, и вторые желали возрождения своей национальной церкви, усиления ее позиций и т. д. За различным отношением «русской» и «польской» партий к крестьянству стояли исходные мировоззренческие различия. «Польская партия», как настоящая консервативная партия, ставила, наряду с религией, во главу угла ценность частной собственности. Наша «русская партия» хотела одновременно и возрождать православие, и сохранить результаты сталинской коллективизации. И это связано с тем, что на самом деле наша «русская партия» создала себе тот образ русского народа и русского крестьянина, который на самом деле не имел никакого отношения ни к русской жизни, ни к русской действительности. Польская интеллигенция знала своего хлопа, была рядом с ним и всегда отдавала себе отчет, что, если кто-то убьет традиционный крестьянский труд на своем поле, то от польской нации ничего не останется. Когда-то Константин Леонтьев говорил, что славянофилы придумали себе русский народ, которого никогда не было в действительности. С чистой совестью могу сказать, что при всем своем патриотизме, при всей своей любви к России идеологи «русской партии» жили мифами, которые имели малое отношение к советской действительности, к тому, чем жил и к чему стремился русский народ в последние годы советской власти.
Даже те идеологи «русской партии», которые выросли в деревне, как Михаил Лобанов, о чем свидетельствует его публицистика, не желали русскому крестьянину каких-либо благ в его жизни, не желали ему лучшей доли в этой жизни, на этой земле. И все дело в том, что практически у всех идеологов «русской партии», особенно это чувствуется в публицистике Виктора Чалмаева, русскость обязательно связывается со страданием, с испытанием бедностью, с неустроенностью быта. Как говорят сегодня его последователи, так называемые идеологи особой русской цивилизации, жить по-русски – это жить обязательно «на минимуме материальных благ» и работать «с надрывом» во имя великих целей. При всем уважении к тому, что сделала «русская партия» для пробуждения в СССР интереса к нашему духовному наследству, к нашим славным воинским традициям, все-таки у ее идеологов не было какой-то человеческой любви к самим людям, желания, чтобы русские все-таки имели какие-то радости в жизни, имели право на счастье. На самом деле за всей этой борьбой «с утробностью» стоит какой-то труднообъяснимый садизм. Ведь никто столько не страдал в нашем ХХ веке, как русский народ. Но вся проблема в том, что, как мы видим, возрождение русского консерватизма в рамках советской идеологии не сопровождалось оживлением человеколюбия, традиционного русского сострадания к болям близкого человека.