Но после того самого фильма мы больше не встречались. Наши мизинцы соприкоснулись в первый и последний раз, как выяснилось. Папа сказал мне, что мы уезжаем, и я не удивился. Это назревало уже несколько недель. Мы перемещались из комнаты в комнату не так, как раньше, не так обычно и расслабленно, как люди ходят у себя дома. Чувствовалось, что стены уже временные.
Я тогда не ходил в школу. Даже попрощаться как следует у нас не получилось. Мы только созвонились пару раз. Так что, уезжаете, да, как выяснилось, ну, будем на связи, наверное, нет, нельзя, нам нужно на некоторое время исчезнуть, но потом мы встретимся, да, конечно, потом встретимся.
Второй последний раз, когда мы увиделись, был менее приятным. Это было в конце нашего второго романа, к тому моменту мы встречались почти два года, за несколько месяцев до того, как мне исполнилось двадцать. Наше «вместе» было еще шатким. Бетон, из которого мы пытались себя построить, еще не засох, и то и дело происходило что-то, что заставляло нас усомниться в самых основных вещах. Я говорю во множественном числе, но на самом деле, видимо, это происходило только со мной. С годами я отредактировал воспоминания, чтобы чувствовать то, что, как мне казалось, я должен чувствовать. Когда я понял, что искажаю их больше, чем мое внутреннее чувство справедливости может вынести, я просто вытеснил Тамар на задворки мозга, на периферию памяти, убеждая себя, что любовь к ней была ошибкой, которую я должен был давно преодолеть.
Будет правильным сказать, что я был влюблен в Тамар больше, чем в какую бы то ни было другую девушку, но только потом, потому что до нее не было никакой другой девушки. Я был влюблен, а она позволяла мне любить ее. Так всегда бывает, даже у самых прекрасных пар: один больше любит, чем позволяет, а другой больше позволяет, чем любит, и в некоторых парах люди постоянно меняются ролями.
Иногда и она посылала мне сигналы, которые можно было принять за проявления любви. Но большую часть времени я только питал надежды. Я не уходил, ведь вот-вот эти отношения перейдут на серьезный уровень, и она действительно приходила, обнимала, отвечала на мои поцелуи. После нее я любил еще нескольких девушек и женщин, у меня были более серьезные и глубокие отношения с женщинами, которые говорили на моем языке лучше ее, но именно в ней я замечал ту силу, которая заставляет нас отдаться другому человеку полностью, в минуты слабости я называл это любовью.
Если я не мог быть частью «всех», то, по крайней мере, стану частью одного маленького «мы».