Когда на переменах Семен подсаживался к Милене за парту и просил объяснить непонятную будто задачу, ее подружки, с которыми она делилась секретами, окружали его и со смехом произносили одно только слово:
— Семен?!
— Се-ме-ен?!
— Семен, Семен?!
И смотрели на него так выразительно, что он, боясь разоблачения, поднимался и бросал им сердито:
— Отстаньте, цыпочки! Привязались, что надо?! — и уходил из класса под их веселые иронические смешки.
И вот вдруг Татьяна Андреевна заявила, что знает секрет… Я смотрю Семену в глаза; он не должен моргать. И он выдерживает. Потом говорит:
— Я полагаю, у нас пока нет оснований сомневаться друг в друге. Это — ее предательство, либо… что-то непонятное. Узнать бы…
А как узнаешь? Не спрашивать же его мать: откройте ваш секрет, дорогая Татьяна Андреевна!..
Татьяна Андреевна будто слышит наши сомнения. Она опять заходит к нам. Мы не сводим с нее глаз. Мы, наверное, растерянны и серьезны до комичности. Она, конечно, не замечает этого и говорит:
— Свой секрет, кроме вас, я никому не открою!
— А про что секрет? — спрашиваю я равнодушно, во всяком случае, мне кажется, что я говорю равнодушно.
— Про любовь, про что же еще?!
Мы как воды в рот набрали, теперь и вовсе боимся выдать себя неосторожным словом.
— Слушайте, — звонко произносит Татьяна Андреевна, — и запомните: мальчики, когда они влюбляются, начинают сами мыть себе ноги.
Мы снисходительно усмехаемся: тоже еще — секрет!.. Отворачиваемся от Татьяны Андреевны с таким видом, будто нам известны секреты похлеще, а она, все еще улыбаясь чему-то, уходит.
Вечером, придя домой, я первым делом мою ноги. Мать увидела, позвала отца:
— Смотри, отец, парень-то наш, наверное, влюбился?! То, бывало, палкой не заставишь, а то сам ноги моет.
— Ды прям… — огрызаюсь я. — Уж и ноги-нельзя помыть…
Сомнений после этого никаких не осталось. Мальчики, когда влюбляются, действительно начинают мыть себе ноги.
XX
Я не ревную Семена.
Иногда мне кажется, что я просто завидую ему.
Возьмись он рассказывать кому-нибудь о своих чувствах к Милене, о том, как добивался ее взаимности, так из этого вышел бы целый роман. В нем были бы и муки его души, и трепет сердца, и тонкие наблюдения ее характера, описание ее взглядов, и то предчувствие волшебства, что неосознанно возникает в подростке вместе с ощущением необычного волнения крови при виде румянца на ее щеках…
Татьяна Андреевна внушала Семену, что он будет доктором, хирургом. А для этого прежде всего надо стать наблюдательным, «остро наблюдательным», как говорила она.
— Люди не должны догадываться о твоей проницательности, — так обычно заканчивала она наставления, — в этом вся мудрость.