Мать коротко вздыхает. Люда улыбнулась, поднялась было уйти, да старушка спохватилась:
— Эк, память отшибло! Зубы заговариваю… Вадька письмо прислал. Я Динку жду не дождусь, почитать бы, а тут и ты. Небось приветиком не обидел, почитай мне, я-то слепая…
Люда распечатывала солдатский треугольник, уверенная, что и ее ожидает теперь письмо, а в этом привета может как раз и не быть, думала она. Полевая почта прежняя, почерк тоже не изменился…
— «Здравствуйте, дорогие мои мама и Дина. С горячим солдатским приветом к вам Вадим. Извините, что не писал долго. Скакал с места на место, то учения, то поездки всякие. Замучились, и времени ни капли.
Большое спасибо за подарки, — читала Люда, — за те, что я получил в Завитой. И чемодан мне в самый раз. Все очень вкусно, особенно пельмени — на славу вышли. «Особая» пошла в дело сразу, отметили Октябрьскую…»
Вместе с матерью, улыбаясь и радуясь его письму, Люда прочитала, как работал Вадим в целинном совхозе, откуда он и возвращался с частью. Но вот дочитала она до последней строчки, и голос ее осекся. В совхозе он с учительницей подружился, обещает даже карточку ее прислать посмотреть. Только, говорит, вы фотку сразу верните…
Люда отдала матери письмо. Тетя Аня промокнула фартуком глаза, прошептала:
— Что ж это он, а? Как же?
— Вот и ладно, — сдержанно сказала Люда. — Когда-нибудь надо жениться… А я пойду, теть Ань, спешить надо…
— Час добрый, милая, час добрый…
Мать подперла дряблую, морщинистую щеку и затуманенными глазами долго смотрела через окошко ей вслед. И губы ее шептали непонятное что-то, быть может, просто шевелясь, как тени ее потревоженных мыслей.
Пока не добежала до своего крыльца, Люда еще надеялась, что Вадим шутит. Ей-то он напишет правду! Подняла крышку почтового ящика — пусто. И, как упала крышка назад, так что-то дрогнуло в груди, порожнему эху отозвалось. Вадька, Вадька!.. И что же ты, как зайчонок, в кусты нырнул, что же ты ей не сказал правды?!
— Что с тобой, не ушиблась где? Бледная такая… — спрашивали Люду на работе.
— Голова… — вяло отвечала Люда и никому не смотрела в глаза.
— Выпей пирамидону!
— Пила уже, пила…
Она не смеялась, как утром, не носилась по кабинетам, раза два даже спутала двери… Медленнее обычного, чтобы не ошибиться, развешивала на маленьких, как игрушечные, но точных аптекарских весах миллиграммы и децы пирамидона. Иной раз останавливалась у окна — видела каких-то людей и не видела их.
Капитолина Ефимовна часто выходила из-за прилавка. Посмотрит на девушек, с кем и словом перекинется, посмеется, Люде ничего не скажет. Только в пять часов Горкушина окликнула ее: