— Если жалобы от рабочих будут, — сказал ему Сергей, — то мы, Иван, будем разговаривать на другом языке. Не нравится мне твоя работа, с ленцой ты. Не учтешь — подыщу другого человека.
— Ух, нашел чем грозить! Да сюда собаку силком не затащишь. — Красные веки Копишева задергались, а руки стали бестолково перекладывать с полки на полку молотки и кувалды.
Поняв его волнение, как признание ошибок, чувствуя власть над ним, Сергей приглушил грубоватые нотки в голосе:
— Иван, я не грожу тебе, и ты не ерепенься. Послушай еще раз: сколько здесь начальников было — все вылетели, не справились с работой. И ты им здорово помог. Я не справлюсь — тоже полечу. Но до этого еще далеко. Учти, твоя работа не нравится ни рабочим, ни мне. Поэтому вот так: есть у тебя инструкция — выполняй. Но с разумом. Не будешь — накатаю рапорт. А сейчас повторяю: помогай Реснянскому, сам, без понуканий. И чтобы с нынешнего дня посторонних в инструменталке не было. Есть окно — через него и выдавай инструмент. Надеюсь, ясно?
Разговор этот слышали и другие рабочие. Они подшучивали над Копишевым: как, мол, тебя комбат пропесочил?! Но понимали они и другое: не собирается уходить Горобец из мастерской — значит, есть у него надежды. Им стараться надо.
Рабочие были старше Сергея, многие годились ему в отцы. Получать от него замечания никому не хотелось, да и стыдно — от молодого-то!
2
После праздников Людмила носилась по аптекарским кабинетам, шутила с подругами. Они спрашивали:
— Быстроногая, что с тобой?
— Сегодня солнце с другой стороны встало!
— И правда, с другой… На осень не похоже, как весняет!..
— А не морячок ли тебе предложение сделал?! — тут же пытали они Людмилу, но та убегала от стерильных стеллажей к весам и напускала на себя строгий вид. Но думала-то о Вадьке. Как он удивился ей. «Люд, Люд, ты?!» — говорит. Теперь прилетит от него письмо! Интересно, будет ее ругать? Как и Динка, ревнивый. Первым делом спросит: с кем, мол, ты примчалась? Что за кавалер тебя охранял?..
В обед Люда пошла к Дине. Встретила ее Динина мать. Она обрадовалась, смахивая фартуком с табуретки, заставила Люду сесть, приговаривая:
— Садись, садись, у тебя ноги не казенные, отдохни немного. Погодим, глядь, и Динка подбежит, если товар не принимают. Ну, как тебе можется? Не остыла?! Хлыдь такая, мы уж печку топим.
— Нет, теть Ань, все нормально. Я билеты думала в кино взять, а не знаю, пойдет ли Дина?
— Ой, милая, ничего тебе не скажу. Не след мне в ваши дела лезть. Знаешь, к ней художник с пристани ходит. Динушка моя разоденется, как пава, косы разметает, а он к окошку садит да выговаривает все что-то. Песенки просит играть, а сам, значит, рисует… Вот на этом месте, где ты сидишь, а она вот здесь, и хорохорится, поет по-всякому, а то засмеется, засерчает. Не хочешь ли чайку? Нет? Ну ладно. А я гляжу на них и думаю: статные оба, кабы у них вышло-то что!..