А что мне говорить? Увлекся газетой?! Право, смешно.
Осень уже у порога.
Долгие занудливые дожди, тянущие в сон, все чаще приходят в полдень. Вовсю опадает пересохший по летней жаре лист. Иногда я собираю листву в парке над тихой и светлой, как лесное озеро, Орлеей. Милена любила поздние цветы и поздние листья, но эти букеты не для нее, ей я отнесу золотого чекана листву — багрянистую, охряную и белую, как холодное серебро… А эти листья еще сырые, они с легкой прозеленью, стоят у меня дома перед ее портретом. От листьев пахнет дождями, первой прелью и чем-то печальным, словно отзвуком нескончаемо вечного…
…Я собираю опадающую листву — символ грядущего обновления…
Однажды на углу Песковского переулка, у дома, выходящего к набережной Орлеи, я увидел белобрысого худого мужчину в бежево-палевом плаще. Случайный прохожий… То ли плоской тщедушной фигурой привлек он мое внимание, то ли неестественно напряженным выражением лица, но я стал наблюдать за ним. Вот мужчина немного согнулся, снял с головы фуражку-блин и левой рукой прислонил ее к уху, к шее — загородился от улицы, от Песковского переулка.
Мужчина слегка кланяется, словно хлястик на ветру. Он молится. Торопливо, боясь, чтобы не оборвали, он вскидывает пальцы ко лбу, но не касается его, и рука спешит упасть к правому плечу, потом дугой к левому и опять торопится вверх. Губы что-то шепчут… Изредка мужчина бросает косой взгляд на тротуар Песковского переулка. Людей мало, все они спешат прочь, никто не обращает внимания на молящегося.
Старая, как почернелый бронзовый шлем, церковь, перед которой стоит этот человек, давно уже не церковь: там какое-то учреждение, не то склад. Крестов нет. Но купола на вид еще строги, от них веет грозным могуществом.
Церковь слушает молящего.
О чем он просит, этот полусогнувшийся человек ни в бежевом, ни в палевом плаще, какой-то бесцветный, не запачканный осенней грязью? О чем он просит, не молодой уже и пока не старик — человек, даже возраст которого трудно определить?! В нем живы только глаза — яркие и зеленые, они резанули, точно хотели пронзить насквозь.
И эти глаза на нем — как две зеленые точки на желтом, сухом листу, упавшем с неведомого дерева.
Мольба его тщетна — ни бог, ни церковь не в силах оживить его. Он годен лишь на то, чтобы ветер играл им.
Еще немного — и пожелтеют и эти зеленые точки на нем.
Не надо молиться!
Оторванное от корня не живет дважды.
Нет, не слышит меня, как его самого не слышит эта церковь.
Исполнив обет, он спешно кланяется и с непокрытой, как сухая трава, головой, с фуражкой под мышкой уходит навстречу пестроте и разношумью улиц…