И не успел Проня одуматься, прийти в себя, как на его поруганно поникшую голову посыпались со всех сторон ехидные возгласы:
— Вот это выдурил хлебец!
— Не дай бог никому крещеному такого урожая…
— Это что же, чья же это работа тут, граждане мужики? — хитро покосив глазом на поникшего Проню, спросил Климушка.
— Неужели наши колхозные огрехи? — спросил кто-то.
— Ну, нет. Такого греха на душу не берем, — возразил Роман.
И тотчас же взволнованно, запинаясь, Роман рассказал в изумлении притихшей толпе, как нынешней весной комсомольская бригада артельных плугарей опахала со всех сторон худо вспаханную и заборонованную полоску Прони Скорикова, оказавшуюся в самом центре колхозного большого массива, и вот что из этого теперь вышло! Как ни тянули они тогда в свою артель этого упрямого единоличника, как ни уговаривали Проню засеять его полудесятинную полоску колхозной сеялкой, уломать его так и не удалось. Заупрямился старик, предпочтя единоличную обработку своей полосы артельной, и результат налицо — полюбуйтесь, что из этого получилось!
— Незавидная картина, товарищи! — говорил Роман окружившим его членам артели и хуторским единоличникам. — И не я, понимаешь, агитирую за колхоз, наш артельный урожай агитирует. Наш колхозный хлебушко за новую жизнь голосует!
— Правильно!
— Наш хлеб не сравняешь с единоличным! — дружно поддержали своего председателя члены артели.
После Романа взял слово Увар Канахин, горячо доказывая еще колеблющимся хуторским единоличникам необходимость влиться в «Интернационал».
За Канахиным столь же страстно и горячо говорила о преимуществах артельной жизни Фешка.
А Проня по-прежнему стоял, не поднимая глаз, не зная, куда деться ему от стыда, от горя и обиды. Вдруг, он поднял глаза на подошедшую к нему жену. Она, бесцеремонно ткнув мужа в бок, шепнула ему на ухо:
— Да что ты стоишь-то, как пень? Соглашайся на то, что тебе добрые люди советуют. Пишись к ним в артель. Пусть заодно все подряд косят. Пишись, ради бога, не мешкай…
И только сейчас дошли до сознания Прони слова Романа: «Вот вам факт налицо, товарищи! То рядовой посев сеялкой, а то абы как — через пень-колоду. Да разве один в поле воин? Разве один против такой артели устоит?!»
— Дай мне, дай мне, Роман Егорыч, слово сказать, — опасливо оглядываясь вокруг, несмело пробормотал Проня.
На мгновение стало вокруг так тихо, что было слышно, как звенели под жарким солнцем спелые колосья пшеницы. Проня в нерешительности замялся, переступая с ноги на ногу, и, поняв, что все притихли в ожидании его слова, совсем растерялся. Но тут жена ободрила его подобием ласковой, поощряющей улыбки, на мгновение озарившей ее худое морщинистое лицо.