И Проня, часто моргая, глухо проговорил:
— Горько мне смотреть на свою полосу, гражданы мужики и гражданки бабы. Горько. Не отрицаю… Вот моя полоса, вот — артельная. Небо и земля. Не отрицаю…
Растерянно оглядевшись вокруг, Проня хотел сказать еще что-го, но в это время вынырнул из толпы черный, как негр, от загара Филарет Нашатырь.
— Факт! Обыкновенное дело, — крикнул Нашатырь, Затем, сорвав с головы дырявый картуз, смахнув рукавом в клочья разорванной рубахи крупные капли пота СО лба, Филарет повторил: — Факт! Я тоже, как он, говорю. Я тоже артельной жизни не отрицаю!
И, комкая в руках картузишко, Нашатырь заговорил. Все слушали его с напряженным вниманием. А он рассказывал людям, как он продался за пикулинскую кобылу, и как совсем было спалил колхозный хлеб, и как убежал он затем от стыда и позора в степь, и как блуждал по чужим, незнакомым местам, — и вот, хлебнув горького до слез, решил вернуться на хутор с повинной, вернуться и, ничего не тая, рассказать обо всем мужикам, целиком положившись на их справедливое и строгое суждение…
Говорил Нашатырь волнуясь, глотая слова, словно боялся, что его прервут и он так и не успеет сказать самого главного.
Но его никто не перебивал, и он, заканчивая свою исповедь перед колхозниками, убежденно заявил:
— А теперь я отсюда ни шагу! Ни шагу отсюда я, гражданы мужики. Факт! Весь перед вами. Обыкновенное дело. Хоть убейте. Судите меня, как хотите, а я от вас не уйду!
Потрясенные жестокой исповедью Нашатыря, в глубоком безмолвии долго стояли вокруг него члены артели. Затем Роман, подойдя к Нашатырю, положил руку на худое его старческое плечо, а другую руку на плечо Прони Скорикова и, немного помедлив, сказал:
— Что ж, давайте пишите нам оба свои заявления. Обсудим на общем собрании артели. Подумаем насчет вашей судьбы… Так, что ли, товарищи?! — спросил Роман, обращаясь ко всем членам сельхозартели.
— Правильное предложение!
— Дело тут ясное!
— Таких принять можно…
… В сумерках Нашатырь и Проня Скориков диктовали Кенке пространное заявление правлению сельхозартели «Интернационал» с просьбой принять их в члены артели. Кенка, сидя верхом на дышле и обсасывая огрызок химического карандаша, старательно выводил непокорные буквы на клочке бумаги, скупо освещенном отблеском пылающего невдалеке костра.
Ералла вертелся около Кенки и, заглядывая через плечо приятеля, что-то шептал толстыми губами, делая вид, что читает каждое слово, написанное Кенкой.