Целиком поглощенный мыслями об очередном преступлении бандитов, Никита только теперь вспомнил о старом Василии Боллорутте и его одиноком древнем жилище. Он медленно направил коня к избе, где ему когда-то довелось провести зимние каникулы. Старик тем временем зашел за амбар и глухо загремел там сброшенной с плеча жердиной. Тогда Никита тронул поводья и рысью въехал в густо заросший высоким бурьяном двор. Там он спешился и стал осматриваться.
От избы, через густые заросли бурьяна, вели узкие тропки к Талбе и к осевшему одним концом амбару. Все так же, гуськом сползая вниз, висели на обломанных сучьях засохшей березы белые лошадиные черепа. Самый верхний приходился сажени на две от земли. Остальные спускались один за другим, все ниже и ниже. А последний висел примерно на уровне глаз.
Старик покряхтел за амбаром, потом вышел, весь измазанный углем, и, что-то бормоча, опять направился к пожарищу. Никита раздумывал: окликнуть старика или вернуться незамеченным? Но в это время жеребец, увидя на берегу других коней, громко заржал. Старик остановился, приложил руку к глазам и вдруг, размахивая обеими руками и хрипя, зашагал к жеребцу.
«Не ускакать ли?» — подумал Никита, но вместо этого громко кашлянул.
Старик снова остановился в недоумении, опять приложил к глазам руку, потом, широко оголив желтые зубы в непохожей на улыбку гримасе, решительно подошел к Никите.
— А я думал — бродячая лошадь… Ну, рассказывай, брат!.. Как живешь, новости какие?
— У тебя что нового? Дрова на зиму заготовляешь?
— Хи-хи! Какие это дрова?! Одни головешки… Разбудили нынче, как увидел пожар — сердце у меня чуть из груди не выскочило: думал, кладбище мое сгорело. Побежал туда, да бог милостив, могилы целы, только школа!.. Один уголь да зола остались… Какие это дрова, так, головешки… Признаться, не любил я эту школу-то: дети бы шумели, да и жена ведь ушла из-за нее… А меня все спрашивают: не проезжал ли кто ночью? Откуда мне знать? Ночью я сплю. Хи-хи!
Старик огляделся, прислушался. На берегу шумели красноармейцы.
— Значит, в Быстрой опять проклятые красные появились, туда, стало быть, едете?
— Мы дед, Василий, сами красные. Я Никита Ляглярин. Помнишь, Ляглярины у тебя одну зиму жили?
— Помню, как же! Красные, говоришь?.. Никита?.. — Старик стал бесцеремонно его разглядывать. — Правда, походишь на него, да уж больно вырос… Красные, говоришь? Как же это?..
— Победили бандитов, значит.
Никита взялся было за стремя, но старик своими цепкими руками поспешно схватил коня за недоуздок.
— Никита, вот что, милый ты человек… Никому не говори о том, что я дрова брал… Я их отнесу обратно… А ты Мойтурук-то мою помнишь? Вот была собака, лучше человека! Помнишь ее?