— Значит, он лежал, а они его подняли?
— Растревожили.
— И что, они вместе куда-то пошли?
— Нет. Он пришел за ними.
— Ну хорошо, пришел, а дальше?
— А дальше для них ничего больше нет.
— Почему?
— Он их всех оборол.
— Оборол?
— И оборотил. Нет их больше. И не ищи, — она беззвучно пошевелила губами, будто хотела добавить что-то, но не решалась вслух.
— Искать я должен. Мне ж в город их доставить нужно.
— Не ищи. Неровен час — найдешь. Они ведь здесь где-то. Рядом.
— Вот-вот. Где, скажите, да я пойду.
— А найдешь — не узнаешь, — старуха меня не слышала. — Девять дней минует, тогда можно. Если среди них не будет другого…
Вся эта невнятица говорила об одном — старуха выжила из ума. Такое случается.
— А еще кто в деревне живет?
— Никого, милок. Нету больше деревни, кончились Шаршки.
— Ну, хоть в какой стороне искать-то? — спросил я для очистки совести.
— Негодный ты искать. Сейчас негодный, — добавила она, не желая огорчать вконец.
— Негодный, — согласился я и пошел прочь.
— Эй, милок! — кликнула она вслед.
— Да? — без особой надежды повернулся я.
— Ты меня до дочки не отвезешь, милок?
— До дочки?
— В Глушицы. По пути тебе.
— Найду ребят, тогда посмотрим.
— До дочки, — повторила она.
Я все-таки прошелся по деревне. Старуха не обманула — никого найти не удалось. Запустение. Можно дом купить, и жить робинзоном. Два-три года назад просили за такой тридцать тысяч долларов, пятьдесят, у кого фантазии больше. Съест-то он съест, да кто ж ему даст…
Я вернулся к Чуне. Подожду у лагеря. Разбудили, однако, растревожили. Динозавра. Тиранозаурус Рекс. Он проснулся и всех сожрал. Господи, конечно, они же на кладбище рыли. Суеверия, темные страхи, они же здесь, рядышком, вот к старухе и вернулись.
И все же — где они?
Я заглянул в палатку, теперь внимательнее. Обычный студенческий бардак, помноженный на приволье. Раскиданная одежда, кроссовки, носки. Пара книг, лежавших на земле. В углу ящик с консервами, другой — с презентами от дяди Бена. Дядя Том и дядя Бен. Два мира, две судьбы. Шаршки — деревня контрастов.
Я вышел наружу, свежий воздух сразу стал милее и слаще. В другой палатке, такой же, стояли рядами ящики, на которых мелом было написаны номера — первый, второй, всего восемь. Все заколочены, кроме последнего. Я приоткрыл крышку. Склянки темного стекла, внутри — земля. Я вспомнил, что это за земля и поспешно положил склянку (пронумерованную, 2426) на место. Под ногами хрустнуло. Я наклонился. Несколько склянок валялись, раздавленные, осколки сверкали острыми краями. Вот это уже непорядок.
Три часа пополудни. Достав их кабины сверток с бутербродами, я присел в тени. Подожду до четырех, и поеду. День проходит зря. Жаль.