Дома я решил отложить решение на утро. Какое решение, о чем, и сам не знал.
Утром же решил еще повременить. Что толку передавать дневник милиции? Ославят ребят, и больше ничего. Меня ведь даже не вызвали, не спросили ни о чем.
Повременить. А пока съездить, проведать старушку.
Откладывать визит в не стал; развез наших представительниц сельского малого бизнеса по базарам и — в больницу.
В вестибюле меня направили к окошечку, там долго искали, сверялись в записях и, наконец, сообщили:
— Травматологическое отделение, второй корпус, третий этаж.
Я нашел и корпус, и этаж. Попал удачно, как раз в часы посещений. Накинув на плечи белый халат для посетителей, я расспросил санитарку о палате. Больница оказалась не такой переполненной, как я себе представлял. По крайней мере, в коридорах и на топчанах больные не лежали. Лето, некогда болеть, и скучно.
В палате из шести коек одна оставалась свободной. Я вглядывался в лежавших. Старушка узнала меня:
— А, милок, нашел, стало быть.
— Стало быть, да, — я оглянулся в поисках табурета.
— Ты, верно, в Шаршках опять побывал?
— Побывал, побывал. Как же это вас так?
— Меня? То ништо, от бессилия… Ты вот скажи, зачем пришел?
— Спросить.
— А зачем?
— Ну… Узнать хочу.
— Вот и скажи, зачем тебе знать.
— Не чужой человек пропал, родственник. А даже и чужой…
— Пропал, и пропал. Что ж теперь поделать. Не вернешь.
— Так и другие могут… пропасть.
— Могут. Ты что, думаешь, помешаешь тому?
— Как знать, — разговор клонился куда-то не туда. Я и не думал — мешать. Не герой я. Обыкновенный, обыкновеннейший человек. Просто хочу спросить, и больше ничего.
— Как знать… — повторила за мной старуха. — Действительно, почему я решила, что знать — исключительно мое право? Много ли пользы дало мне знание? И знание ли это вообще, если оно пропадает втуне?
— Да, — невесть чему поддакнул я, сбитый лексикой старухи.
— Я расскажу. В конце концов, хуже не будет. Некуда, — она пошевелилась под одеялом — тонким, больничным, одно название. Хотя сейчас лето…
— Я до десяти лет в городе жила. В Москве. Умненькая девочка из профессорской семьи. Даже тогда, в тридцатые годы, жили мы хорошо. Шесть комнат квартира, больших комнат, с высоченными потолками, с прислугой и нянькой, блютнеровским роялем на котором мама учила меня играть, ванной комнатой — именно комнатой, тоже большой, горячей водой двадцать четыре часа в сутки, служебной машиной… И школа — таких оставалось мало, единицы: воспитатели, французский и немецкий язык, обращение на «Вы». Лето обязательно на даче, в Переделкино, с противным козьим молоком… И знакомые у папы — профессура, артисты из известных, музыканты, художники. Брат папин был военный, комдив. И часто заходил к нам со своими друзьями.