Нет, «дуста» не оказалось. И оттуда, из неведомой Германии, сперва из Бонна, потом Кельна, где они поселились, Копелевы ухитрялись пересылать письма на тонкой, почти папиросной бумаге, но слова-то были вполне весомые, как и главная, постоянная и плодотворная мысль о единстве и неразрывности нашей и европейской культуры.
Эти идеи потом были выражены во всех книжках, написанных Раей Орловой за рубежом.
Мне повезло увидеть их и «там», когда впервые разрешили (вот плоды перестройки) выехать в составе небольшой группы в город Мюнхен. Войнович, которого там я встретил и с которым просидел всю ночь за русской водкой с итальянскими пельменями, называл его, посмеиваясь, «город Мухин», не без намека, что он особенно теплый и почти русский, поскольку тут, около радиостанции «Свобода», прижилось много наших земляков.
Нагрянули из Кельна и Копелевы, сохранилась фотография, где мы снялись на соборной площади у какого-то фонтана. Рая уже легко объяснялась по-немецки, в кабачке, в который мы зашли пообедать. Ну а я, от природы не склонный к языкам, готовый преклоняться перед каждым, кто хоть мало-мало может что-то балакать по-иному, тут же выразил свое восхищение, на что она небрежно заметила, что это так… твоя-моя. «…Вот Лева, тот и здесь лучший языковед, чем сами немцы…»
Но я и сам заметил, что он популярен невероятно: в огромном городе, где мы гуляли по улицам, прохожие останавливались, здоровались, как с близким человеком, снимали в знак уважения шляпы, а из проезжающих машин приветствовали, махали руками.
Я тогда, помню, даже где-то написал, что Копелева в Германии знают и чтут, как не знают и не чтут на его родине… Но, может, я был не совсем прав, его и тут, конечно, помнили.
А поздней осенью девяносто первого я из Кельна, куда попал впервые, проездом, всего на несколько часов, тут же позвонил Копелеву, но оказалось, именно этой ночью у него случился сердечный приступ и его увезли в больницу. Ну а Рая, естественно, рядом. Но там такие странные больницы, что можно позвонить пациенту по телефону… И я позвонил, и смог его услышать, и даже в таком состоянии он был полон всяческих планов по организации какого-то германо-русского просветительского журнала, который помогал бы объединять (снова – объединение!) интеллигенцию наших стран. И уже через неделю при следующем моем звонке из другого города кто-то из его секретарей (добровольная бригада студентов-русистов, которых Копелев в шутку называл «мое политбюро»), сообщил мне, что Копелев вновь в поездке и нескоро вернется. Ну что же, подумалось, он такой, был таким и остался, и в подвижничестве его жизнь.