Но была еще одна встреча, не так уже давно, когда мы трое – Булат Окуджава, Лев Разгон и я, пребывая в Бонне, позвонили Копелеву из посольства. Был поздний вечер, шел снег… И нам не посоветовали ехать в Кельн, это, понимаете ли, опасно… Дороги скользкие.
Но Копелев дозвонился до посла или кого-то еще, очень главного, и так попросил для нас машину, что после проволочек и промедлений нам ее дали, и мы лихо махнули в Кельн и там в доме Копелева провели в застолье чуть ли не ночь… Дом был, как и положено ему, опять набит гостями, но это не помешало нам общаться.
Тогда уже не было Раи, хотя все было наполнено ее памятью.
Конечно, были еще встречи в Москве, в доме его дочери, и последняя, когда Рая почувствовала себя плохо и была госпитализирована. Ее тогда привезли прямо в аэропорт, в кресле вывезли к нам попрощаться, и вдруг я понял, кожей прямо почувствовал, что мы видимся последний раз. Была она необычная, чуть взлохмаченная и не могла с нами разговаривать, лишь кивала, глядя в пространство, куда-то за наши спины.
– Рая, Раечка, я тебя люблю, – сказал я.
Главнее этих слов не могло быть ничего. И она, я увидел по глазам, которые чуть ожили и обрели теплоту, услышала и едва заметно кивнула. Я думаю, что и она понимала, что это прощание навсегда. Мы стояли в комнатке, такой необычной для аэропорта, где не было никого, кроме нас, двух десятков людей, которые ее любили. А через год Копелев приехал один и привез ее прах, который в Москве и захоронили.
Потом была «несостоявшаяся» встреча со Львом в Берлине, куда он приехал выступить на выставке, кстати, замечательной: «Москва – Берлин». Но случилось, прямо во время выхода на сцену споткнулся и сломал шейку бедра. Конечно, превозмогая боль, все равно выступил, но его тут же увезли в больницу, и мы не поговорили.
В прошлом году нам удалось поговорить по телефону. Надеялся, что ныне, выезжая в Германию, уж точно заеду в Кельн, потолковать о жизни да и поздравить, Леве недавно исполнилось восемьдесят пять. И вот, следом за уходом Булата Окуджавы, о котором в душе непроходящий траур, еще один удар: тяжкое известие о смерти Копелева.
Сейчас никакие слова не могут быть истинными. Лишь острая боль потери.