Однако ж я не мог исполнить желания канцлера: он помещен в Ореанде, во дворце великого князя Константина Николаевича; ехать туда я не решался, опасаясь опоздать к докладу. Только что вошел я в кабинет государя, его величество с удовольствием сказал мне, что в мое отсутствие дипломатическая переписка приняла очень благоприятный оборот, что английское правительство само предложило весьма удовлетворительные условия для будущего мира, такие условия, на которые мы сей же час дали свое согласие; от Франции и Италии также получено согласие; от Германии было уже предварительное одобрение, и только со стороны Австрии английские предложения встретили какое-то недоверие. Кажется, чего же лучше? И почему же в эти два-три дня заговорили о войне? Государь передал мне свои разговоры с кн. Горчаковым по этому предмету; я понял, что вопрос о войне возбужден был не государем, который судит о возможной войне совершенно правильно, опровергая суждения Государственного канцлера, имеющего о военных вопросах понятия самые смутные, совершенно детские. Он думает, что начать войну и вести ее можно с такой же легкостью, как сочинить дипломатическую ноту. Сколько раз уже приходилось мне опровергать взгляд кн. Горчакова. Из разговора с государем я догадался, что дело шло о том, что будем делать в случае решительного несогласия Порты на перемирие и на предложенные шестью державами условия мира? Спрашивается, почему же в таком случае обязанность побуждения Порты к большей сговорчивости ляжет на одну Россию? Неужели в случае отказа Порты сама Англия, предложившая условия перемирия, сочтет это посторонним для себя делом?
После длинного доклада у государя я поехал к кн. Горчакову, в Ореанду, а потом заехал к Н.П. Игнатьеву, который поместился там же, в отдельном домике, так называемом "адмиральском". Государь пожелал, чтобы я все-таки переговорил с канцлером и послом. Из разговоров с первым я снова вынес печальное убеждение, что все его действия и речи вертятся около одного слова — я. Что же оказалось? Он получил на днях анонимное письмо, в котором восхвалялась прежняя его блестящая деятельность, доставившая ему громкую славу и популярность, а затем выставлялась настоящая его старческая дряхлость, не соответствующая трудной задаче современной политики, и советовалось ему добровольно уступить место другому, более молодому и энергичному, министру иностранных дел. Такое послание, хотя и безыменное, заживо затронуло больное место его; и вот он стал на дыбы, заговорил пред фрейлинами и флигель-адъютантами о достоинстве и чести России, о сочувствии славянам, — о войне! У французов есть особое выражение — poser (позировать); наш Государственный канцлер при всем его уме и способностях имеет огромный недостаток — всегда "позировать"; по выражению же покойного моего брата — он всегда пускает фейерверки. К прискорбию, эти фейерверки могут быть иногда опасной игрой.