Вне зависимости от того, пишет ли Уэллдон о первертных матерях, садомазохизме, преступлениях на сексуальной почве или об обычных пациентах, она не задается вопросом наказания. Для нее важнее осознание, целью которого является не оправдание или попустительство преступному поведению, а более глубокое осмысление сознательной и бессознательной мотиваций человека, преступившего закон (моральный или установленный государством), что позволяет в будущем защитить как общество, так и самого виновника от новых правонарушений.
Уэллдон не относится к своим пациентам ни с сентиментальностью, видя в них исключительно жертв, ни с неумолимостью психиатрической диагностики, видя в них больных. Кроме того, она считает, что доброхотам, ищущим любви и приятия, не место в психотерапии. Терапевтам приходится иметь дело с людьми, испытывающими к ним ненависть из-за того, что у них не было возможности выразить ее по отношению к тем, кто не заботился, унижал, а норой и буквально насиловал их. Им не нужно утешение, они не хотят слышать (а даже если и услышат, то не поверят), что какая-то их часть хорошая. Они нуждаются в возможности открыто говорить, в том числе и о своей ненависти (Welldon 2011). Фрейд считал, что быть абсолютно честным с самим собой — хорошее упражнение. Уэллдон остается предельно честной с собой и предлагает своим пациентам оставаться честными по отношению к себе.
Эстела Уэллдон безусловно смелый и оригинальный автор, а ее книга представляет интерес и для более широкой, а не только профессиональной аудитории. Она одновременно бросает вызов традиционному представлению о святости и непорочности материнства, мужским эротическим представлениям о женской сексуальности и феминистским представлениям о роли женщины. В конце восьмидесятых название этой книги вызвало резкую неприязнь, но вскоре после ее прочтения пришло осознание, что реальные женщины с их настоящими проблемами имеют мало общего с романтическими представлениями о них. Это дало возможность матерям, которые жестоко обращались и использовали своих детей, а также страдали от нарушений сексуального влечения, обратиться за профессиональной помощью, не считая себя ненормальными. Это помогло им и многим другим женщинами в дальнейшем защитить себя и своих детей от патологического разыгрывания старых драм.
К сожалению, ситуация в России далека от этого. Клиторотомия, вернуться к которой для обуздания плотских влечений женщин призывают некоторые служители культа, оправдание ими физического наказания детей и законопроект о декриминализации семейных побоев (при том что от домашнего насилия в России ежегодно погибает 14000 женщин) — это лишь несколько недавних примеров так называемой «биополитики насилия» (Медведев 2016). Ее проявления можно обнаружить на самых разных уровнях общественного устройства: от «разборок» на дорогах и убийств в отделах полиции, до несправедливой и жестокой судебной системы и государственной политики подавления несогласия и преследования инакости. Ее суть — насилие сильного, облеченного властью над слабым и бесправным. Насилие отцов и матерей над своими детьми, о котором пишет Уэллдон в этой книге, лишь часть этой проблемы.