После этого В. Парин, как видно, уже считал себя вправе написать: в связи с признанием Хабаровым своей вины, его раскаянием, извинениями перед родственниками погибшей, наличием других доказательств, изложенных в обвинительном заключении, у работников следствия не было сомнений в виновности Хабарова. Хотя привлечение его к уголовной ответственности является незаконным, «доказательств наличия у них прямого умысла на их совершение не имеется, и, следовательно, они не содержат состава преступления, предусмотренного статьей 176 УК РСФСР».
Ну, прежде всего, как любой работник следствия, В. Парин отлично знает: когда подследственный (подсудимый) «признает» свою вину, он обязательно выражает раскаяние и извиняется перед родственниками, это входит в ритуал «признаний» и выражается в формах, от постоянного употребления уже отполированных до блеска. Никакой доказательственной силы эти общие фразы, разумеется, не имеют и никого из следователей или дознавателей не могут обмануть. тем более что сами эти юристы, следователи и дознаватели вставляют в «чистосердечное признание» ритуальные слова о раскаянии.
Но для нас самое главное — утверждение В. Парина: работники правоохранительных органов невиновны потому, что у них не было прямого умысла на совершение преступления, предусмотренного статьей 176 УК РСФСР («привлечение заведомо невиновного к уголовной ответственности»).
Тут необходимо разобраться.
Когда юристы решают вопрос, является ли данное действие преступным, они, в частности, исходят из понятия умысла. Значение подобного подхода и его необходимость легко понять из простого примера; предположим, один человек сорвал с головы другого шапку, убежал и был задержан. Грабеж? Да, если он эту шапку продал, пропил или каким-либо другим способом реализовал. Нет — если он сорвал шапку с головы приятеля, чтобы пошутить, и убежал в расчете отдать ему эту шапку за углом, но не успел; так как его задержали. В первом случае был умысел на грабеж (он доказан фактом продажи), во втором случае — не было.
В. Парин пытается применить понятие умысла к действиям следователя, который вел дело Хабарова. Вдумаемся в его фразу: хотя привлечение его (Хабарова) — к уголовной ответственности является незаконным, «доказательств наличия у него (следователя) прямого умысла на их совершение не имеется».
Что значит это «на их совершение»? К чему, черт побери, относится «их»? Мутность и прямая бессмысленность текста, думаю, не случайны, но призваны заслонить собою попытку подмены. Признавая явное (и прибавим от себя, грубое) нарушение закона — привлечение к уголовной ответственности невиновного — и пытаясь это беззаконие оправдать, В. Парин вводит в право новое понятие: беззакония умышленного и неумышленного, что являет собой чистую нелепость. Какое кому дело, почему следователь нарушил закон — потому ли, что знал статью его, да забыл? Или не знал и поленился заглянуть в УПК? Или считал, что «закон мешает ему работать»? Тогда он не юрист. А может быть, нарушая закон, он был в полуобмороке? — тогда ему надо лечиться, исполнять свои обязанности он не в состоянии. Но В. Парин хочет уйти от понятия беззакония, вот откуда и это бессмысленное «их». Ему хочется говорить попросту: следователь в вину подследственного честно верил, а потому не виноват.