Чикатило был свободен. Все сомнения, посещавшие его в течение почти трех лет, прошедших между первым и вторым убийствами, теперь рассеялись. Все эти сомнения, все вопросы вытекали из возможностей выбора, который стоял перед ним, — признаться, раскаяться или продолжать. Но Чикатило сделал свой выбор тогда, в теплый сентябрьский вечер, на левом берегу Дона.
Хотя он и освободился от двойственности и сомнений, он, как ни странно — впрочем, странностью отличалось все его существование и все его поступки, — оставался натурой еще более двойственной, чем был когда-либо прежде.
Покорный и несексуальный муж, он стал теперь еще более покорным и несексуальным. Он делал все, что ни потребует его любимая Феня. Хотя не совсем. Она была здоровой женщиной — столь же общительной, насколько он был отчужденным, столь же разговорчивой, насколько он был молчаливым. Феня хотела постельных удовольствий гораздо чаще, чем тот один раз в три месяца, что казался совершенно достаточным для него. И это приводило к острым размолвкам.
— Жить с тобой — все равно что жить с глухой стеной. — говорила Феня.
— Твоя беда, — отвечал Чикатило, — что ты становишься толстой и ленивой. Что я должен — привести тебе племенного жеребца?
Андрей так никогда и не простил ей сделанного аборта. Он всегда говорил, что ему хочется иметь большую семью, а она настаивала на том, что они могут позволить себе не больше двух детей. Чтобы кончить спор, Феня спрашивала его, не стал ли он верующим. Но разве он не говорил ей, насколько ему была ненавистна сама мысль о том, что доктора копались в ней для того, чтобы убить их ребенка? С этого момента отношения между ними уже не могли оставаться прежними.
Его нельзя было упрекнуть в излишней похоти, что она заметила с самого начала, с той самой их брачной ночи, когда он сказал, «нуждается в ее помощи». Но она восприняла это как проявление его деликатности, его стыдливости и робости, и поначалу это ее даже привлекало. Его нельзя было упрекнуть ни в курении, ни в пьянстве, как многих других русских мужей. Он никогда не требовал ничего для себя, всегда довольствовался одной и той же одеждой; единственной слабостью его были газеты, хотя иногда он экономил даже и на них, посещая библиотеки. Он отличался простотой вкусов, обожал сырые яйца и селедку, был очень серьезным человеком, не позволявшим себе никаких развлечений, если не считать случайной партии в шахматы.
Никто не мог сказать о ее Андрее, что он меньше других вносит вклад в строительство коммунизма. Его статьи в газету произвели такое впечатление на редактора, что тот предложил ему перейти к ним на полную ставку обозревателя. В университете марксизма-ленинизма он более всего интересовался международными делами, государственной внешней политикой. Если кому-то захотелось знать, что происходит в мире, следовало спросить ее мужа.