В 1434 году Жиль де Рэ все еще обладал титулом маршала Франции. Но после опалы Латремуя он уже не имел никакого авторитета. Жиль был «галантным рыцарем шпаги», умел брать штурмом крепости, выстраивать в ряд великолепных лошадей и превосходных рыцарей. Он умел пить, и похождения его, похоже, отличались невероятной разнузданностью. Но прежде всего он любил битвы и рядом с Жанной д'Арк покрыл свое имя славой в Турели, в Пате и даже после смерти этой великой героини, в 1432 году в Ланьи.
Поскольку возникало организованное управление армией и ни один интриган не мог уже обеспечить Жилю благосклонность короля, его военная доблесть внезапно лишилась смысла. Он становится неадекватным, и с тех пор существование Жиля, его состояние духа и его действия не соответствуют больше новым потребностям.
Начиная с 1432 года, с того дня, когда Жиль де Рэ целиком предался своему наваждению и начал резать детей, он — всего лишь жалкое недоразумение. Все спутывается, становится беспорядочным. В августе 1432 года в Ланьи он все еще славный военачальник. Его дед умирает в ноябре. Исчезновение этой грубой силы должно было освободить его, принести ему облегчение и вместе с тем растлить окончательно. По-видимому, он плохо переносил слишком всеобъемлющую, внезапно обретенную свободу богатство, ставшее головокружительным. Следующим летом попадает в опалу Латремуй. Трудно представить себе, чтобы Рэ легко это перенес. Я говорил о его ребяческой глупости… Но то, что я сказал об игре, в которую он играл, позволяет увидеть, что он ею жил и что игра для него не отличалась от жизни. Эта потеря должна была стать для него еще болезненнее, поскольку незадолго до нее он предался ужасным, отвратительным порокам…
Я говорил о его инфантильности. В конечном счете, именно в этих инфантильных повадках — самым безумным, невероятным образом, — он сумел воплотить тот феодальный дух, который во всех своих проявлениях был преемником игрищ берсерков; он был привязан к войне, и связь эта выдавала его вкус к беспощадной похоти. Он не находил себе иного места в мире, кроме того, что давала ему война. Только общество, погрязшее в феодальной войне, могло воздать по заслугам тому избранному, которому ничего не оставалось, кроме как до предела исчерпать последние остатки своей избранности. Не только тщеславие его было уязвлено, но и пристрастиям повредила настигшая его немилость. Изнуренный феодальный мир забраковал его. Казалось, что он еще богат, но на его имущество с самого начала было наложено заклятье. Одно отличало его от этих несчастных сеньоров, готовых довольствоваться тем, что у них осталось. Никогда, даже под угрозой смерти, этот благородный избранник не способен был принять жизнь, которая больше не очаровывала бы его.