Еще до этого, в Орлеане, он продавал крупные имения так быстро, что мы можем с уверенностью сказать, не имея возможности «установить баланс всех сделок злополучного барона»: когда был провозглашен интердикт, у него в Пуату не оставалось ничего, кроме собственности его жены, прикасаться к которой не дозволял обычай; ничего не оставалось в Мене; ничего не оставалось в Анжу, кроме Ингранда и Шантосе. И только его вотчины в Бретани оказались по большей части нетронутыми.[50]
07.07
Распродавая свои владения, Жиль вынужден был прибегать к любым средствам. 7 июля, например, он закладывает в Орлеане золотые подсвечники. Скорее всего, они были из капеллы в Машкуле.
25.08
Шарлю де Ало, владельцу гостиницы «Белая лошадь», он закладывает несколько весьма ценных вещей на двести шестьдесят золотых реалов; манускрипт Валерия Максима[51]; «О граде Божием» Блаженного Августина, на латыни; еще один экземпляр «О граде Божием» — на французском языке; две мантии, одна из которых сделана из шелковой узорчатой ткани, и черную атласную ризу.
Приблизительно в то же время он закладывает, на этот раз у Жана Буало, четвертый манускрипт, «Метаморфозы» Овидия, о котором мы узнаем, что это был пергамент «в золоченой коже, украшенный медными ключиками и с позолоченной серебряной застежкой». Два года спустя этот манускрипт был выкуплен.
Еще во время пребывания в Орлеане он закладывает своих лошадей, даже своего любимого коня, Кассенуа; закладывает он и повозки вместе с упряжью.
Август–сентябрь
Жиль покидает Орлеан и возвращается в свои владения видимо, в домене Рэ. Из-за чрезмерных растрат и наложенного на него интердикта он лишен кредитов. По всей видимости, окончательно он не разорен, но его могущество серьезно пошатнулось. С ним остаются лишь те из соратников, кто падок до щедрот расточительного безумца.
Военные сборы Жиля де Рэ. Гийом де Лажюмельер решительно порывает с ним
Гийом де Лажюмельер — рыцарь, который следовал за Жилем с самого начала и был с ним еще в Орлеане, где, как нам известно, он служил ему (Жиль размещает его в гостинице «Образ Пресвятой Марии Магдалины», в документах он указывается под именем монсеньора де Мартинье), — решительно порывает с ним. Этот разрыв знаменует возникшее теперь ощущение того, что Жиль непоследователен, что он сбился с пути.[52]
Но, возможно, Гийом де Лажюмельер прослышал не только о скандальных распродажах и растратах, но и о преступных деяниях маршала. Скандал, конечно, не разразился за один день. Слухи распространяются медленно. Бедняки говорят, но сами трясутся от страха; сеньоры порой умолкают по иным причинам; их мотивы те же, что и у церковников, склонных утаивать грехи, совершенные своими: они осыпают проклятьями грешников, но при этом замалчивают их грехи.