Об этой последней проблеме никто не хочет говорить, но на деле она остается самой серьезной из всех. Какими бы впечатляющими ни были заголовки, новейшие лекарства, от изображения которых в СМИ кружится голова, не являются панацеей – этого даже и близко нет. Хотя мы довольно хорошо научились лечить рак на ранних стадиях, особенно в богатых странах, выживаемость после метастатического заболевания на поздней стадии по-прежнему измеряется месяцами или малым количеством лет (хотя, разумеется, всегда будут исключения).
В 2014 году профессор Тито Фоджо из Национального института рака США изучил более семидесяти новых лекарств от рака, появившихся на рынке в 2002–2004 годах. Курсы лечения этими препаратами обходятся во многие тысячи долларов в год. Согласно его выводам, несмотря на всю шумиху, поднятую вокруг новомодных таблеток, они продляют жизнь пациента в среднем лишь на два месяца. В другом отчете, позже подготовленном иной командой, этот показатель вырос до трех с половиной месяцев, хотя здесь оценка могла оказаться завышенной отчасти из-за того, что за основу брались результаты краткосрочных клинических испытаний, а не более длительные периоды наблюдения.
Время от времени случаются чудеса: молодая мамочка или любимый дедушка, которым сказали, что жить им осталось «всего несколько месяцев», продолжают «бросать вызов докторам» благодаря новому «чудо-препарату». Или же встречаются такие люди, как Криспиан, который, переворачивая свои грампластинки в стиле прогрессив-рок, показывает кукиш раку. Действительно, никого нельзя считать в полной мере «средним», да и дополнительное время – вещь ценная, но реальность все-таки такова, что большинство модных лекарств в сравнении с традиционным лечением способны продлить жизнь лишь на несколько месяцев. Кроме того, сейчас они являются одними из самых дорогих субстанций на Земле. Типичное средство для таргетной терапии стоит в шесть раз дороже плутония, вес к весу, в то время как последний протокол иммунотерапии CAR-T стоит более миллиарда долларов за грамм. Но тем не менее стоимость лекарства почти никак не коррелирует ни с его эффективностью, ни с дополнительными сроками жизни, которые оно обеспечивает.
Поэтому закономерен вопрос: почему же препараты, лечение которыми обходится во многие тысячи фунтов, регулярно получают одобрение, а прибыли производящих их компаний стабильно продолжают расти, хотя отдача от них остается весьма низкой?
Отчасти ответ на этот вопрос надо искать в том, как именно проводятся клинические испытания, в ходе которых собираются данные, позволяющие регулирующим органам принять решение об одобрении нового метода лечения. Во многих таких исследованиях критерием, позволяющим оценивать эффективность лекарства, выступает «выживаемость без прогрессирования»: ее коэффициент фиксирует, сколько времени уходит на то, чтобы опухоль снова стала больше, чем до начала лечения. Причем общей выживаемости – тому, действительно ли тот или иной дорогостоящий и потенциально тяжелый препарат продлевает жизнь, – уделяется крайне мало внимания. И хотя в плане «выживаемости без прогрессирования» новая терапия может показаться весьма впечатляющей и способной удерживать болезнь под контролем дольше, чем старые способы лечения, на самом деле она не всегда увеличивает общую выживаемость – если, скажем, в завершение происходит короткий и резкий рецидив.