С прецизионной онкологией есть еще одна проблема, которая на сей раз неразрывно связана со всей этой концепцией. Благодаря молекулярно-генетическому анализу теперь мы имеем дело с постоянно сокращающимися группами людей, рак которых отличается конкретными генетическими мутациями, а не с огромным количеством пациентов, объединяемых тем, что у каждого из них «рак кишечника» или «рак молочной железы». Миллиардная экономика фармацевтических компаний начинает испытывать стресс, когда потенциальные рынки сокращаются до тысяч человек или даже меньше: им проще иметь дело с лавиной идентичных пациентов, нежели с миллионом особых «снежинок». Уже сейчас производителей фармацевтики весьма сложно убедить в том, чтобы они занялись редкими видами рака – например, детскими опухолями; так неужели они озаботятся попытками поразить столь же редкие мишени?
Новые дорогостоящие лекарства идут широким потоком, несмотря на то что обеспечиваемое ими наращивание выживаемости минимально; так получается из-за того, что отсутствуют стимулы делать все это как-то иначе. Пациенты и публика хотят новых лекарств, потому что им надоело смотреть, как умирают они сами или их близкие. Благотворительные организации, компании и академические или правительственные структуры произвели огромные инвестиции в исследования, которые лежат в основе этих новых методов лечения. Регулирующие органы гордятся тем, сколь много новых лекарств они способны одобрить и с какой скоростью это происходит. А фармацевтические компании, успешно выбрасывающие на рынок очередное новое лекарство, могут получить среднюю прибыль в объеме не менее миллиарда долларов. Мы стали жертвами онкогенно-фармацевтического промышленного комплекса, который финансово неприемлем ни для кого, кроме самых богатых и хорошо застрахованных.
Прежде чем вы начнете думать, что я какая-то чокнутая из числа тех, кто носит колпак из фольги и размещает в интернете мемы о заговорах, скажу, что определенно не верю в то, что все описанное – козни таинственных злодеев, «прячущих настоящее лекарство». И исследователи рака, и сотрудники фармацевтической отрасли тоже люди. Всем нам приходилось терять из-за этой ужасной болезни близких, которых мы любим: от членов семьи и друзей до уважаемых коллег. Мне самой доводилось получать гневные письма с обвинениями в том, что я «подставное лицо фармацевтических гигантов, желающее, чтобы люди и дальше умирали». Причем такая корреспонденция приходила в то время, когда мои друзья, родственники, коллеги проходили курсы лечения от рака.