— Ну, полноте, хватит плакать, — пробормотал Шемет, отстраняясь.
Но девушка зарыдала еще горше.
— Я причинил вам какую-то обиду? — испуганно спросил Войцех, решивший, что она почувствовала его невольную реакцию.
— Неужели я вам совсем-совсем не нравлюсь? — спросила она, заливаясь румянцем. И тут же в неподдельном испуге добавила. — Простите за вольность, господин граф.
Взаимные извинения перешли в объяснения и любезности, и Войцех, распаленный изящной стыдливостью и невинной нежностью девушки, довольно скоро перешел к решительным действиям. Она почти не отвечала на его страстные объятия, но уступила, не оказав ни малейшего сопротивления, и даже сама потянула его за руку в спальню, когда стало ясно, что поцелуями он не ограничится.
* * *
Новое положение графу Шемету поначалу вполне понравилось. Свободный от обязательств службы и семейных забот он мог позволить себе не скрывать своего романа. Конечно, о том, чтобы выводить Полину в свет, и речи быть не могло. Но он брал ее на прогулки в парки и сады, водил на дневные спектакли, принимал в домике на Крестовском друзей, проявлявших к хозяйке самое почтительное уважение — словом, давал ей ту толику респектабельности, которую позволяли обстоятельства.
Но уже скоро разочарование все сильнее завладевало им. Войцех, наслышанный о похождениях своих товарищей, прекрасно понимал, как ему повезло, что Мари оказалась его проводницей в мир чувственных утех. Ее любовь, лишенная ложной стыдливости, открыла ему, что даже в самых утонченных наслаждениях нет позора и порока, если их дарят от чистого сердца. Мари научила его отдавать, обладая, открывая для него все новые тайны любви.
На этот раз учителем был он. И Войцех взялся за это благородное занятие со всем пылом юности. Полина, несмотря на то, что прожила под покровительством Вирского почти год, оказалась совершенно неопытна в постельных делах. Но, если после первого сближения ее слезы о «грехе и позоре» показались ему даже трогательными, то после он почти возненавидел князя, поддерживающего в девушке такое убеждение ради порочного наслаждения ее стыдом.
Из раза в раз все повторялось. Прасковья Федоровна уступала его страстным домогательствам, предоставляя ему полную свободу действий, а затем рыдала над своей загубленной жизнью. Войцех, терпеливо и старательно пытался пробудить в ней если не страсть, то хоть какой-то отклик. Но на любые прикосновения и поцелуи, кроме неизбежных, она отвечала испугом и причитаниями «Грех это, непотребство, сударь».
Попытка снять с нее плотную полотняную сорочку привела к приступу судорожных рыданий. Войцех, отчаявшийся успокоить девушку, ушел спать на диван в гостиной, и только подаренное назавтра колечко восстановило между ними мир. С еще большим негодованием она отнеслась к предложению не тушить на ночь свечи.