Не менее беспокойными оказались и вести из Саксонии. Место русских гарнизонов в городах и крепостях тут же заняли прусские, король все еще оставался пленником в Берлине, и все это наводило на мысль, что венценосные друзья — Александр и Фридрих Вильгельм — договорились между собой и не намеревались спрашивать мнения остальных участников коалиции.
Граница, проходившая в паре миль к востоку от Мединтильтаса, теперь представлялась Войцеху зыбкой и ненадежной. Даже порох тратить не придется, просто провести чернилами на бумаге новую линию, и судьбы тысяч людей изменятся по воле власть предержащих. Связей при дворе у графа Шемета не завелось, знакомства с сильными мира сего значили немного — он сомневался, что Блюхер или Витгенштейн его вспомнят. Но, если на чашу весов можно было бросить хотя бы соломинку, это следовало сделать не мешкая.
В Кенигсберге заказали новую карету. Ждать пришлось почти две недели, но задержаться на этот срок в Мединтильтасе было лучше, чем торчать где-нибудь в глуши на постоялом дворе, если у старой сломается ступица. Ехать предстояло по расхлябанному дождями тракту, а если не менять по дороге лошадей, то и по первому снегу. Тем более что Войцех решил по пути завернуть в Дрезден, повидаться с родителями Кернера, дважды присылавшими теплые приглашения другу покойного сына.
* * *
До Дрездена Шемет добрался только к Рождеству. Дороги, разбитые тысячами солдатских ног и конских копыт, развезло осенними ливнями, а первый декабрьских мороз сковал грязь, застывшую черными волнами под тонкой коркой льда, хрустевшего в колеях. Войцех, завернувшийся в рысью шубу, окоченевшими пальцами пытался держать книгу, но от мерной дорожной тряски клонило в сон, и виделась ему другая, давняя дорога, полная тьмы и боли. Йенс Миллер, бледный долговязый юноша, племянник управляющего, взятый Войцехом в камердинеры за безукоризненное знание этикета и невозмутимый нрав, дорожную скуку скрасить не умел, и дни тянулись в унылом сером молчании.
Рождественская ель горела в полумраке гостиной поминальными свечами. Дом опустел, притих и погрузился в тихий сумрак скорби. Теодор незримо присутствовал тут, уснув навеки, и обитатели дома ступали мягко и говорили вполголоса, чтобы не тревожить дорогой призрак.
На висках герра Кристиана прибавилось седины, высокий лоб фрау Минны пересекла горестная морщина, а при взгляде на Эмму Кернер у Войцеха сжалось сердце — девушка исхудала и побледнела, и только черные ее глаза горели лихорадочным огнем. После праздничного ужина в семейном кругу они остались вдвоем, и Шемету пришлось повторить историю трижды — Эмма шевелила губами, повторяя за ним каждое слово, и взгляд ее блуждал по комнате, словно она была там, в лесу под Розенхагеном, и пуля, сразившая ее брата, летела ей прямо в сердце.