— Хотите увидеть его портрет, господин граф? — спросила Эмма, когда Войцех, совершенно опустошенный, умолк. — Я закончила его неделю назад, хотела подарить маме на Рождество, но не решилась. Она беспокоится за меня, говорит, что мне нужно думать о живых. А как, как мне не думать о нем? У меня не было никого ближе.
Она не заплакала, но болезненный блеск ярче вспыхнул в прекрасных темных глазах, и тонкая рука до боли сжала запястье Войцеха.
На портрете Теодор был еще моложе, чем помнилось Войцеху, и в синем прусском, а не в черном лютцовском мундире. Огромные глаза на бледном юношеском лице смотрели спокойно и печально. Мертвый поэт как будто знал что-то, недоступное живым, и пытался рассказать об этом, глядя с портрета.
— Он сейчас на небесах, с ангелами, — убежденно шепнула Эмма, — а я… Разве он узнает меня в седой старухе через много лет? Или в жизни вечной мы снова возвращаемся в лучшие годы нашей юности?
— У души нет возраста, Эмма, — покачал головой Войцех.
Ему было нестерпимо стыдно лгать, но лишить девушку призрачной надежды на встречу с братом он не мог.
— А помните того странного юношу? — неожиданно спросила Эмма. — Он ведь предсказал смерть Теодора. Темный ангел… Вы похожи на него. Но я, кажется, уже говорила вам об этом.
— Пустые слова, — пожал плечами Войцех, — не придавайте им значения. Ваш брат хотел, чтобы вы были счастливы, Эмма. Живите так, словно он смотрит на вас с небес и радуется за вас.
— Я попробую, — пообещала девушка, но уверенности в голосе ее не было.
Повисло тягучее, темное молчание, и только свечи, догорая, мерцали, отражаясь в черных оконных стеклах.
— А хотите, я вас тоже нарисую? — неожиданно спросила Эмма. — Это не займет много времени. Вы можете задержаться у нас на неделю?
— Если ваши родители не будут против, — Войцех подавил вздох. Этот дом напоминал ему склеп. — Но лучше я переберусь в гостиницу, а к вам буду приходить по утрам, позировать.
— Вам тяжело вспоминать о нем, — грустно заметила девушка, — ну что же, я понимаю. Живым — жить, а мне только и остается, что память.
— Когда-нибудь, — ответил Войцех, — я взгляну на нарисованный вами портрет и скажу себе: «И я был молод». Мы уходим, но остаемся в памяти и на портретах. Я приду завтра. В черном мундире. Пусть все будет, как в тот день.
* * *
В гостиницу Шемет так и не переехал. Герр Кристиан попросил его помочь с подготовкой стихов Теодора к изданию, и вечера Войцех просиживал в уютном кабинете, разбирая торопливый неровный почерк, вчитываясь в горячие, смелые слова, заново перебирая в памяти проведенные с другом дни. За окнами то бушевала метель, то морозным серебром сияли звезды, а Войцех осторожно переворачивал залитые кровью страницы тетради и рассказывал убитому горем отцу о последних месяцах жизни сына, теперь принадлежащего не только семье, но всей Германии.