— Я что-то пропустил, Мари? — удивленно спросил он. — Принц выдал кому-то разрешение на объятие?
— Ты слишком много болтаешь, Норвик, — недовольно заметила Мари-Огюстина, — а у Совета Семи длинные руки.
— Ты мне угрожаешь? — в голосе Уве послышались рычащие нотки. — В Элизиуме?
— Чертовски веселая игра, — вмешался в разговор Войцех, — и мне не терпится узнать правила.
— Всему свое время, герр лейтенант, — холодно ответила княгиня, — вас с ними познакомят, я в этом не сомневаюсь.
— Не обращайте на нее внимания, герр лейтенант, — Глатц отвел от лица маску и заговорщически подмигнул Войцеху, — мадмуазель де Граммон никак не может выйти из роли. То ли дело я? Два часа назад я был принцем, а теперь всего лишь скромный маркиз. Уве Глатц, первый тенор Венской придворной оперы.
— Граф Войцех Шемет, — с легким поклоном представился Войцех, — буду рад случаю продолжить знакомство, но сейчас, мадам и мсье, прошу меня извинить, меня ждут.
— Приходите в салон Фанни фон Арнштейн, — поклонился в ответ Глатц, — там собираются лучшие умы Вены. И совершенно не говорят о политике.
* * *
Приглашение на мазурку было принято с полного одобрения князя Талейрана, улыбнувшегося Войцеху уголком рта. И на вальс тоже. Поговорить всерьез все никак не получалось, танцы то сталкивали, то разводили его с Доротеей. Но когда, наконец, Войцеху удалось затянуть прелестного пажа в загодя облюбованную маленькую буфетную, цель, с которой он добивался этих минут уединения, вылетела у него из головы. Графиня де Перигор, оценившая по достоинству удобство шотландского национального костюма, воспользовалась его преимуществами так молниеносно, что у Войцеха не осталось слов.
Дома его ждало письмо от Линуси. Войцех, сгорая со стыда, так и не решился его открыть, и долго не мог уснуть, пытаясь придумать выход из сложившегося положения.
Утром Войцех первым делом прочитал письмо из Парижа. Линуся, против обыкновения, писала о политике, о смутном недовольстве возвращением Бурбонов, которые ничего не забыли и ничему не научились, о брожениях в среде наполеоновской элиты, отодвинутой новой властью на вторые роли. О судьбах Польши в письме прямо не говорилось, но Войцех понимал, что этот вопрос беспокоит Каролину больше всего. Генерал Костюшко, по ее словам, собирался в Вену, и Шемет надеялся, что его неоспоримое влияние сумеет сдвинуть переговоры по польско-саксонскому вопросу с мертвой точки. Любое из предлагаемых решений Войцеху не нравилось, но неопределенность была хуже всего.
Ответное письмо тоже вышло непохожим на предыдущие. Войцех впервые за долгое время нарушил негласное соглашение и писал о любви. Писал жарко, страстно, вкладывая в бегущие под пером строки всю горечь разлуки, всю силу своей тоски. Каждое слово в письме было правдой, но чувство вины за вчерашнее не оставило его и после того, как он, запечатав конверт, вручил его Йенсу. Надо было учиться жить с последствиями не только исполненного долга, но и постыдных ошибок.