Через полчаса подъехала почтовая карета, и Жюстина, в теплой шали домашней вязки и касторовом дорожном капоре, легко спрыгнула с подножки прямо в распахнутые объятия Войцеха. Следом за ней осторожно выбралась Эгле, прижимающая к пышной груди стреляющего во все стороны любопытными глазами Тадеуша Жильбера. При виде брата Тадек рванулся с рук няньки, Войцех подхватил его и поцеловал в светлую макушку. От мальчика пахло молоком и хлебом, и встревоженной душе Войцеха на мгновение стало тепло и легко.
* * *
Жюстина с видимым одобрением оглядела свою спальню, развязала ленты капора, небрежным жестом бросила на кровать и оглянулась на стоящего в дверях Войцеха.
— Входи, входи, — Жюстина нетерпеливо поманила его одной рукой, другой распутывая за спиной узел шали, — и дверь за собой закрой. Лучше, чтоб никто не видел. И отвернись.
Войцех покорно отвернулся к стене, за спиной зашуршали юбки.
— Готово, — объявила Жюстина, — можешь повернуться.
В руках у нее была знакомая Войцеху с детства шкатулка, которая обычно стояла на отцовском столе. Слугам в доме доверяли, и драгоценности покойной жены граф держал при себе, как воспоминание об ушедшей юности.
— Я подумала, — Жюстина легонько сжала руку Войцеха, передавая ему шкатулку, — что ты можешь домой до лета и не попасть. Пани Каролине отдашь.
— Не возьмет она, — вздохнул Войцех, — но за заботу спасибо.
— Как это «не возьмет»? — рассмеялась Жюстина. — После свадьбы возьмет, эти драгоценности графиня Шемет носить должна, ее они по праву.
— Будет ли свадьба? — прошептал Войцех, опустив голову. — Я теперь ничего не знаю, Жюстина.
— Ты это что? — Жюстина гневно уперла руки в бока. — Снова передумал? Мальчишка, ветреник! Жаль, Янку я с собой не привезла, стара она для такой дороги. Она бы тебе ума добавила.
— Да не передумал я! — в сердцах воскликнул Войцех. — Я ничего в жизни так не хотел, как этой свадьбы. А теперь… Не простит меня Линуся, знаю, не простит!
— Вот оно что… — понимающе протянула Жюстина, — есть, значит, за что прощать-то…
Она опустилась в кресло, и Войцех рухнул у ее ног, уткнувшись лицом в колени. Ласковая рука опустилась на склоненную голову, растрепала волосы.
— Рассказывай, мой мальчик, что тебя гнетет, — тихо сказала Жюстина, — облегчи душу, не мучь себя. Поможем твоему горю.
* * *
Когда Войцех замолчал, на юбке Жюстины темнело мокрое пятно, и рука ее, поглаживающая золотые завитки его волос, дрожала. Но в голосе звучала непреклонная твердость.
— Прощения хочешь? — строго спросила она. — Вину с себя снять, совесть успокоить? А о ней ты подумал? Ей-то за что такая боль? В чем она провинилась? Молчишь? То-то же. «Прости, пожалуйста, больше не буду». Так, что ли? Не вазу разбил. Сам дел натворил, сам перед совестью своей отвечай. А ее побереги. Писал-то давно? Или страх руки сковал?