— Дней десять назад, — Войцех поднялся с ковра и сел в кресло напротив, утирая глаза, — лгать не хотел, обидеть боялся. Не знаю я, Жюстина, не знаю. И правоту твою признаю, и во лжи жить не хочу. Линуся мне верит, а я… Не стою я ее любви. Право, не стою.
— Не тебе решать, — возразила Жюстина, — что ж теперь? Сбежишь, спрячешься? От себя не уйдешь, Войцех. Да и виноват ты не перед ней, перед собой. Свои же правила нарушил. Живи честно, люби верно. Простишь себя со временем. Пойди сейчас, напиши ей. Она ведь ждет. Глаза, небось, выплакала.
— Линуся плакать не станет, — покачал головой Войцех, — гордая она. В сердце боль, на устах улыбка. Она… Она как Литва, Жюстина. Куда бы ни пошел, всегда с тобой.
— Вот и славно.
Жюстина поднялась и подошла к Войцеху, поцеловала его в лоб.
— Иди, иди, Войтусь, напиши. Не тяни. Недолго осталось ждать, да последние дни — самые трудные. Все будет хорошо, вот увидишь.
* * *
С приездом Жюстины жизнь Войцеха совершенно изменилась. В особняке появилась хозяйка, холостяцкая независимость сменилась семейной респектабельностью, и званые вечера у графини Шемет привлекали самую изысканную публику сочетанием простоты обхождения и изысканности обстановки. Вильгельм фон Гумбольдт, наслышанный о Жюстине от старого приятеля Фрёбеля, ввел в ее дом писателей и поэтов, княгиня Луиза Радзивилл, очарованная Тадеушем Жильбером, выезжала с ней на утренние прогулки, прихватив с собой малышку Августу, Уве Глатц, плененный ее искренностью и тактом, помог устроить музыкальный вечер. Войцех усмехался в усы, глядя на то, как высший свет всей Европы приветствует бывшую горничную. Впрочем, по его мнению, Жюстина заслуживала уважения гораздо больше, чем многие дамы, чья родословная терялась в глубине веков.
Конгресс тем временем торопился к своему завершению. Монархи, уже не стесняясь, перекраивали карту Европы, не переставая при этом произносить высокопарные речи о легитимизме и международном праве. Пруссия получила часть саксонских земель, но канцлер Гарденберг, надеявшийся проглотить все соседнее королевство, не переставал ворчать, что ее безбожно обманули и обокрали. О богатых землях оставшихся без законных монархов княжеств Рейнского союза, присоединенных к Пруссии взамен обещанных саксонских, он предпочитал помалкивать.
После несомненного успеха своих усилий по сохранению Саксонии, Талейран обратился к русскому царю за содействием в восстановлении законной династии Бурбонов в Неаполе. Там по-прежнему правил Иоахим Мюрат, посаженный на престол Бонапартом, и Талейран настаивал, что мира в Европе не будет, пока хоть один узурпатор занимает трон. Войцех, узнавший эти новости в салоне Фанни фон Арнштейн, во всеуслышание заявил, что, если Талейран прав, то первым делом Европа должна отказать Александру в польской короне. Недипломатичный выпад графа Шемета стал известен далеко за пределами тесного кружка Фанни, и дорога в Петербург, судя по холодным поклонам старых знакомцев, закрылась для него навсегда.