Запылали костры. Провиант остался в главном лагере, ужинали извлеченными из седельных сумок сухарями да пустым кипятком. Коней, стреножив, пустили пастись на приречную луговину.
— Чаю не желаете, ваше благородие? — спросил вахмистр, извлекая из объемистого кивера маленький оловянный чайник, чайницу, мешочек с заранее наколотым сахаром. — Добрый чай, аглицкий.
— Ничего в жизни так страстно не желал, — устало улыбнулся Войцех, — спасибо, братец, выручил.
Он порылся в сумке, где отыскалась короткая трубка и жестяная коробка леденцов-монпансье.
— На вот, ребятам раздай, — Войцех протянул коробку Окуневу, — пусть побалуются.
Он с сожалением повертел трубку в руках.
— Табаку-то я и не припас.
— Нашим, солдатским, не побрезгуете, ваше благородие? — осведомился вахмистр, доставая из кивера потертый кисет. — Забористый.
— Ты что же, всерьез меня за «ясновельможного» держишь? — рассмеялся Войцех. — Давай уже. И спасибо за службу, братец.
— Рад стараться, ваше благородие! — залихватски отрапортовал Окунев.
Напившись чаю и выкурив пару трубочек крепчайшего самосада, Войцех завернулся в серый походный плащ и мертвым сном проспал у костра до самого рассвета. Разбудил его звонкий голос трубы. Нетерпеливый Кульнев приказал переходить Дриссу.
Узкая дорога от Дриссы к Боярщину отлого поднималась среди топких болот, поросших густым кустарником и мелким лесом. Впереди отряда, как всегда в беспорядке, ехали бородатые казаки в чекменях, до Войцеха, ведущего взвод по плотине эшелоном, доносились их громкие голоса. Вслед за казаками двигались четыре конных орудия, пехота замыкала строй.
Небо еще серело, утонувшее в низких облаках солнце никак не решалось показаться из своей розоватой перины, от болота тянулись удушливые испарения. Впереди послышались крики, кто-то из пехотинцев оступился, и вся колонна задержалась на пару минут, ожидая, пока незадачливого солдата вытянут из топкой грязи. Сырость забиралась под доломан, под пропотевшую с ночи рубаху, волосы неприятно липли к влажному затылку. Войцех поморщился, и Супостат, угадавший настроение седока, ответил ему тихим недовольным ржанием.
Впереди загремела канонада, затрещали ружья. Казаки, поднимавшиеся к Боярщину, были встречены огнем неприятельской артиллерии, расставленной на высотах перед селением, и отброшены назад. Кульнев, полагая, что перестрелкой французы лишь желают выиграть время, послал на подмогу казакам остальную кавалерию и конные орудия. Эскадроны рысью выехали из леса, орудия, своротив с дороги на небольшую поляну, открыли огонь по неприятельской позиции, на гребне которой показались до того не замеченные французские войска.