— Иван Иванович, голубчик, — взволнованно произнес он, улучив момент, когда Савельев закончил очередную перевязку, — поручик Глебов где?
— В соседней избе, — нетерпеливо бросил пожилой грузный штаб-лекарь, — жар у него. Чем попало перевязываете, вместо того, чтобы выше перетянуть, отсюда и все беды. Шеф говорит, мы завтра выступаем, некогда возиться. В гошпиталь отправлять будем.
— Иван Иванович, — взмолился Войцех, — нельзя его в гошпиталь. Пропадет, сами знаете.
— Приказ у меня, господин поручик, — вздохнул Савельев, — тех, кто из строя выбыл, из полка отсылать. Не могу я…
— А кто может? — живо поинтересовался Войцех.
— Ну, если Шеф прикажет… — улыбнулся Савельев в седые усы, — выходим. Рана у него глубокая, но чистая. Если не запустить — жить будет. И даже саблей помашет еще.
— Спасибо, Иван Иванович, — Войцех, наконец, отпустил рукав штаб-лекаря, — бегу уже.
Ридигер, выслушав торопливые просьбы поручика, немедля отправил людей за Глебовым, приказав перенести его к себе на квартиру, то бишь в чистую избу, которую он занимал со своим штабом. Поблагодарив Шемета за проявленную расторопность, пригласил присоединиться к скромному ужину, чему Войцех, пропустивший раздачу порций кашеварами, несказанно обрадовался.
Полковнику на ужин досталась одинокая курица, заплутавшая на улочках покинутого населением Курженца, и Войцех, которому такая перемена блюд показалась роскошным пиршеством, на этот раз от вина не отказался. От бордо и тепла его слегка разморило, Ридигер, находившийся в благодушном настроении, был весьма настроен на беседу, и разговор меж ними потек плавно и доверительно, несмотря на различие в возрасте и чинах.
— Федор Васильевич, — осторожно начал Войцех, — как же так получилось, что мы Бонапарта на Березине упустили? Ведь теперь война продлится еще долго. Может, и с год.
— Надоело воевать? — усмехнулся Ридигер. — Или что другое тревожит?
— Тревожит, — кивнул Шемет, — но это дела домашние. Я о другом думаю. Ведь князь Кутузов не на паркетах петербургских чины выслужил. В бою ранен, Суворов его обнимал, Румянцев ценил. А в эту кампанию Светлейшего как подменили. Мне Вася Давыдов говорил, что сам слышал в бытность свою адъютантом у Багратиона, как тот сказал: «Хорош и сей гусь, который назван и князем и вождем! Теперь пойдут у вождя нашего сплетни бабьи и интриги».
— Интриган и царедворец, — согласился полковник, — ну, так это ни Потемкину, ни Румянцеву, ни самому Суворову не мешало. В молодости Светлейший князь неплохим генералом был, никто не спорит. Но самостоятельных решений не принимал. Турок бил? Их, окаянных, только ленивый не бил.