Сахарные барашки (Цвирка) - страница 61
— Будут они ломать голову из-за бедняка! Когда это было? И нужен ты им до тех пор, пока они всю твою силу и здоровье не высосут.
— Мало того что есть нечего, так еще и кров у нас отнять хотят. Ну, прямо ничего другого не остается, как покончить с собой! — горячилась тетя.
— Да, чего только не делается с людьми, — произнес Каспарас, внезапно оборачиваясь к женщине. — Взять хоть бы эту Агнешку, что у моста с двумя детьми живет… Вот она намедни…
— Ну… — Тетя даже в лице переменилась, вскочила и опять села, ухватив мужа за руку: — Ну, что она?
Тетка… сжав ладонями щеки… безмолвно раскачивалась вперед и назад.
— А вот заперлась изнутри и подожгла дом. Вытащили ее из огня пожарные, отвезли в больницу. Говорят, что оправится. В беспамятстве, бедная, бредила, радовалась, что скоро кончатся все ее беды.
Тетка уже больше не слушала мужа. Сжав ладонями щеки, упираясь локтями в колени, она безмолвно раскачивалась вперед и назад.
Долго раскачивалась она так, словно баюкая свое горе. Наступил вечер, и скорбное лицо ее растаяло в темноте.
Ночью Томас проснулся внезапно, словно кто-то его позвал. В комнате было тихо, тишину эту нарушало только свистящее дыхание старика. Свист этот был похож на далекое пение петухов. Мальчик осторожно высунул голову из-под одеяла.
Укрытые всяким тряпьем, в каморке дышали, храпели и стонали дети и взрослые.
А в щели ровно светились большие звезды. Небо было темное, синее… Томасу показалось, что оно теплое. Где-то сбоку всходила луна. Не может быть, чтобы там, за дверью, было так же душно и страшно, как здесь, в каморке!
В одной рубашонке Томас перелез через деда и, как мышка, юркнул к выходу. Раскрыв двери, он услышал, что позади кто-то шевелится, и быстро шагнул в темноту.
Через мгновение ноги уже несли его по неровной подмерзшей дороге — к городу.
1940
СТРАНИЦА ПРОШЛОГО
Я никогда не задумывался о том, кем он нам приходился — родственником с материнской или с отцовской стороны или был просто приживалой. В доме у нас разговоров об этом не велось, но по обращению с ним можно было догадаться, что живет он здесь из милости. Для нас, малышей, он был Батей или Батенькой. Чужие называли его Катинасом. Помню, он был такой старый, что в годы моего раннего детства старше его людей мне и видеть не приходилось. Зимой и летом ему, по всей вероятности, было одинаково холодно, так как он никогда не расставался с кожухом. С наступлением осени он уже перебирался на печь, где и зимовал, не слезая оттуда до самого святого Йонаса. Память и зрение у него совсем ослабели. Чужих он узнавал только по голосу и то часто путал.