Лепонамаре не выходила у Стяпукаса из головы. Даже во сне он видел, как она летела по воздуху, над избами, распустив свои черные-черные лохмотья. И вся она была черная, как ворон… Если теперь Стяпукасу надо было выйти в сумерки на двор, он шел, цепляясь за подол матери. Толки старших о страшных фашистах, клещами вырывающих у людей языки, рассказы о повешенных ими мужиках с Бурбинской пустоши, наконец Лепонамаре — все это приводило мальчика в ужас. Сидя как-то вечером у окна, Стяпукас до того пристально вглядывался в темноту, что ему показалось, будто гумно, где живет Лепонамаре, сдвинулось с места и стало приближаться.
— Мама! — не своим голосом закричал мальчик, кидаясь к матери.
— Что, деточка? Что тебе привиделось? Наверно, задремал и во сне тебе что-нибудь приснилось?.. Иди спать, иди, миленький!
Стяпукас дрожал как осиновый лист. Когда он очнулся, ему стыдно было признаться, что все это только померещилось. Он даже не поел и лег, не дождавшись отца, который с минуты на минуту должен был вернуться со двора. Проснувшись, мальчик приоткрыл глаза. Опасение, что ему непременно приснится Лепонамаре, отогнало от него сон.
Мать сидела в ногах его постели и чинила одежду, а отец, видно только что вернувшийся, сидел у огня.
— Стирала я эту подкладку, терла — одна кровь. Штопаю я ему гимнастерку и думаю: кто тебя там, в дремучем лесу, обошьет? Даже слезы меня прошибли, вот иголки даже не вижу… — говорила мать.
— Как только замерзнет река, говорит — сейчас же по льду проберется на ту сторону. Ему бы только до Каралишского бора дойти, а там уж он своих встретит. Рассказывал мне, как подстрелили его и как он от своих отстал. Я его опять звал в избу. Говорю — выздоровеешь скорее. А он: «Нет-нет, лучше, чтобы никто меня не видел. Не хочу, дескать, добрых людей губить. Если узнают фашисты, что вы меня прячете, в пепел превратят избу вашу и всех вас до самого что ни на есть грудного младенца замучают…»
— Спаси-сохрани, всевышний! — перекрестилась мать и даже перекрестила стены.
— Сосчитал, высыпал в фуражку патроны и говорит: «Рассчитаемся с фашистами, за все свинцом отплатим», — рассказывал отец.
— Может, он дома деток да жену оставил? Я вот и думаю: рубашку сошью ему и портянки теплые дам.
Стяпукас мало понял из разговора родителей, но это уже совсем не походило ни на теленка, ни на Лепонамаре. По всему видно, разговор шел о человеке, о раненом, которого прятали теперь в сене. Представил себе Стяпукас, что человек этот лежит в сене и почему-то он был похож на Стульгисова Виктора, который летом катал его на высоком возу сена. Будто лежит он в сене в полосатом жилете, как тогда лежал Виктор, а в жилете у него много дырочек, пробитых пулями.