Или торпеду в одно место.
И, накинув капюшон на голову, бросилась в темноту ночи.
В квартире Кирилла горел свет. Сердце тревожно забилось. Вошла в подъезд. Перескакивая через две ступени, взобралась на второй этаж. Немного притормозила, заметив на тускло освещенной площадке незнакомого широкоплечего мужчину в черном костюме. Бритый на лысо, с кустистыми черными бровями и мощными руками, сложенными в замок на груди, он казался почти великаном. И не внушал особого доверия.
Прошла мимо и, неохотно повернувшись к нему спиной, постучала в нужную квартиру. Дверь открылась почти сразу.
— Ки… — замерла, увидев двух здоровенных детин в коридоре.
Один из них, тот, что открыл мне, белоснежным платком вытирал кровь с кулака. Другой держал в руке самый настоящий пистолет, матово-черное дуло которого было приставлено к виску Кирилла, стоящего возле его ног на коленях с окровавленным лицом и заплывшим глазом.
Внутри у меня все похолодело, голова закружилась от страха. Как в замедленной съемке, Кирилл поднял на меня взгляд и посмотрел так виновато, так растерянно, будто просил прощения и сожалел о чем-то.
Я моментально все поняла. Приготовилась бежать, шагнула назад.
— Не торопись, красавица. — Вдруг донеслось сзади.
И кусок холодного металла безжалостно уперся в мой затылок.
7 дней до прибытия на Старый вокзал
Время лечит раны. Все, кроме душевных. На них не наклеишь пластырь, не замаскируешь косметикой, не спрячешь под одеждой. Я не хотела, чтобы мои раны становились все глубже и глубже. Хотела скрыть их от людей под дежурной улыбкой и тихим не многословием. Пусть себе заживают, рубцуются потихоньку и напоминают о себе ноющей болью лишь в непогоду — тогда уж о них никто, кроме меня не узнает.
Я решила бороться. До конца. Не сдаваться. Бежать. Ведь если остаться, он продолжит ковыряться своими наглыми пальцами в моих ранах и дальше, сыпать на них соль и наблюдать, что будет.
Он стал очень ласков. Подозрительно учтив, нежен. Это сбило бы с толку любого, но только не меня. Волк, попробовавший кровь, не станет человеком никогда. Ему нравилось бить и видеть реакцию, страшно бесило, если я отрубалась и не могла сопротивляться его ударам. Ему хотелось слышать мольбы о пощаде, видеть мучения, слышать жалобные стоны израненного существа.
А тут — ласка. Странно, понимаете?
Он снова стал заставлять меня смотреть с ним телевизор, позволял ужинать за одним столом, спрашивал, не купить ли чего. Все это длилось уже больше двух недель, и жутко настораживало. Нельзя было игнорировать жадный блеск в его глазах, хитрую ухмылку и сальный взгляд из-под полуприкрытых век.