Когда мне было восемь, я поняла, что не запоминаю лиц ее ухажеров. Какая разница, если сегодня один, а завтра другой? Одни из них угощали меня пряником и жалели, другие шпыняли, материли или пытались погладить по коленке – в такие моменты я убегала во двор или просилась ненадолго к соседям.
А когда мне исполнилось десять, мамаша остепенилась.
Смешно, конечно, но именно так она и сказала, когда поселила у нас своего нового хахаля – дядю Роберта. Когда-то этот человек с огромным пивным пузом и блестящей лысиной исколесил всю страну дальнобоем, а теперь он с удовольствием устроился на шее моей матери: спал целыми днями, бухал и бил нас обеих.
Я уже привыкла не попадаться маме на глаза, но дяде Роберту многого и не было нужно, его гнев вызывало одно лишь мое существование. До сих пор помню разрывающую боль от касания моей кожи его солдатского ремня с увесистой пряжкой.
А через год у меня появился брат Филипп. Еще через два – сестренка Тина. Я разрывалась между грязными пеленками, сопливыми носами и учебой сразу в двух школах. Бабушка к тому времени уже с трудом ходила и вскоре скоропостижно скончалась. Пропивая ее однокомнатную квартиру, мать так увлеклась, что потеряла работу. И теперь они с Робертом бухали практически беспросветно – иногда неделями не обретая человеческий вид.
Мне было почти пятнадцать, когда я решила бросить музыку: нужно было мести коридоры, мыть полы в больнице и смотреть за братом и сестренкой. Некогда было заниматься на скрипке и готовиться ко всяким конкурсам и фестивалям. Педагоги, разумеется, были против, и одна из них даже пришла к нам домой, чтобы поговорить с матерью.
Мне не забыть выражение ее лица, когда она переступила порог нашего дома, и вонючий смрад вдруг ударил ей в нос. Преподаватель была шокирована.
Она и раньше понимала, что у моей семьи нет денег – об этом не трудно было догадаться по моим застиранным кофточкам и водолазкам в катышек, но даже не подозревала о масштабах всей этой катастрофы. А вид пьяного Роберта, прущего на нее с голым пузом и орущего, чтобы убиралась к черту, едва не лишил педагога дара речи.
Я думала, что больше не увижу эту чудесную женщину, но на следующий день она поджидала меня у здания школы. Ее слова о том, что я должна выбираться из этой ямы, произвели на меня неизгладимое впечатление, ведь прежде я безропотно выполняла волю матери и отчима и даже не могла допустить и мысли, что для меня уготована какая-то другая судьба.
Еще год после этого разговора я тайно занималась на скрипке, чтобы окончить музыкальную школу и поступить в консерваторию. Те жалкие гроши, что я зарабатывала поломойкой, делила ровно пополам: одну часть моей семье, вторую откладывала на новый инструмент. А в тот день, когда купила себе скрипку, я, наконец, ушла из дома.