У воевод тем временем свои заботы. Двинские охочие люди зачислялись в рать — насчитали больше пяти сотен. За ними объявился отряд с берегов Ваги в две сотни голов. Двинян, важан и половину устюжан решено было отправить наперед — не морем, а берегом до Онеги и других поморских сел, где пол зимы и всю весну по указу великого князя корабельщики шили малые суденки — карбаса. Ратные должны были садиться там в эти карбасы и плыть ввиду берегов до устья реки Кемь. Остальным — идти на устюжских насадах из двинского устья до корельского берега, в ту же Кемь.
— В нужном ли числе будут карбасы, Акинфий Севастьяныч?
Князь Петр Федорович Ушатый восседал за трапезой не во главе стола, уступив место по старшинству чина московскому знакомцу, окольничему Андрею Тимофеевичу Головину. Встретились нежданно в Колмогорах, не ведая о том, какие труды возложил на каждого великий князь. Головин держал путь на Двину от Новгорода, куда с осени отбыл государь для войны со свеями. Плавать московским послам через Варяжское море стало нынче невозможно, зато ход по Студеному морю в Данию, куда направлялось посольство, был чист. Пускай гораздо длинен и тяжек, однако надежен от посягновений свейских немцев. Плохо лишь то, что сразу нельзя сесть на лодью — надо ждать, когда чахлое северное лето разойдется и выгонит полуденными ветрами весь лед из моря.
— На двухтысяцну рать потребно сотню карбасов. В Онеге, да в Сороцке волостке, да в Шуеречком, да в самой-от Кемске корабельщики ноне рук не спокладат. Быват, не подведем государя-то.
Колмогорский боярский сын Истратов, в чьем доме остановились князья-воеводы, был природный новгородец, а новгородца всегда можно узнать по его речи с цоканьем, оканьем и прочим кривозвучием, нелепым на слух московского жителя. На Москве их так и звали — цокалки.
— Тамошни корельски вожи, цто по рекам войско поведут до Каяни, у кемскова головы теперь на дворе-от сидят, дожидаюцца.
— А что, Петруша, веришь ли ты сему новгородскому обдувалу? — облизывая пальцы от свиного жира, осведомился Головин. — Он ведь, мыслю, новгородскую свою честь втайне блюдет. А что есть новгородская честь? Москву вкруг пальца обвесть да латинам вовремя подмигнуть. Я, чаю, он своего человечка которого-нибудь уже давно-о на Каянь спроворил с весточкой: ждите, мол, московских сиволапов. И мне дырявые лохани подсунет для посольского плаванья.
— Я, господине, никаку досаду Москве ввек не уцинил и наперед-от не стану, — помрачнел Истратов. — Государь-князь мне это дело сам вверил, грамоту с указом могу всем, кто захоцет, объявить.